Необычные воспитанники

Недели две спустя после собрания Павел за высокие показатели в цеху, хорошее поведение получил отпускной билет в Москву, с торжеством показал его мне.

— Теперь легавые не схватят.

Сказать по совести, я не совсем был спокоен за него, сказал шутливо:

— Если не подашь повода.

Возвращения Павла из Москвы ожидал с тревогой. Не дрогнет ли? Костюм купит на заработанные деньги или билет куда-нибудь в Ленинград, а то и Сочи? Для чего копил?

Вечером сам не заметил, как оказался на железнодорожной платформе и стал «встречать» приходившие из столицы поезда. Три состава пропустил, плюнул и повернул домой, в общежитие. Не успел раздеться, открылась дверь, ввалился Павел. Раскраснелся от быстрой ходьбы, глаза блестят, обхватил меня за плечи — и на меня густо дыхнуло винным перегаром.

— Выпил? — спросил я шепотом.

— Врезал. Да как следует.

Я испуганно оглянулся на товарищей, спавших по своим койкам, накинул на майку пиджак, вытолкал Павла в коридор.

— С ума сошел? Выговор закатят.

— Хоть два. — Павел вдруг засмеялся. — Сын у меня. Понимаешь? Сын Васька. Уже полгода ему. Нынче на руках держал.

— Сын? — опешил я. — Откуда взялся?

— Девчонка была у меня в Москве. Умница. Техникум кончила, экономистом работает. Семья хорошая, отец мастер… Вот… от нее. От Зины. Поверила в меня, каких только упреков не перенесла дома. Ждала. Вчера согласилась переехать ко мне в Болшево. Снимем пока на деревне комнатку, а там, глядишь, дадут, как семейному.

Мы уже стояли с Павлом на крыльце, под сырым звездным апрельским небом, и он все говорил, говорил, как будто прорвало его. Я озяб: еще в лесу кое-где лежал снег. «Ну, теперь Пашка завязал. Останется в коммуне». Я обнял его за плечо, потащил за собой.

— Айда в кладовку, дам сырого гороху, пожуй. Да завтра старайся тише дышать.

Павел хотел еще что-то мне рассказать, но я скорее отвел его в общежитие, вернулся к себе. Еще увидит кто, на конфликтную потащат обоих.

В конце года Павла выдвинули мастером цеха; на Красной доске ударников производства уже давно висел его портрет. Он зажил семейно.

Коммуна наша все росла и расширялась. Строились новые цеха, увеличивался объем производства, прибывали новые партии заключенных из тюрем, лагерей, вливались в коллектив. Какое-то время, шебуршали, затем «обкатывались». К началу тридцатых годов мы становились главными поставщиками спортивного инвентаря и оборудования ДСО «Динамо». Фабрики наши выпускали высококачественные лыжи, коньки, теннисные ракетки, бутсы, майки и прочее. В поселке рядом с бараками строились двухэтажные фибролитовые дома с удобными квартирами, открылись своя поликлиника, ресторан. Воспитанников считали уже не на сотни, а на тысячи, и, конечно, потребовались люди на руководящую работу. Откуда их брать? Из вольнонаемных? Нет. Коллегия ОГПУ решила идти по пути выдвижения из наиболее активных коммунаров, твердо и навсегда порвавших с преступным прошлым.

В число таких попал и я. Меня выдвинули председателем кооператива. Объединял он пекарню и магазин, открытый не только для коммунаров, но и для окрестных жителей. Тут-то меня и приперла к стене малограмотность. Хоть я и посещал вечернюю школу, но учился через пень-колоду: то некогда, то неохота. «Потом наверстаю». И вот принес мне бухгалтер балансовый отчет за 1929 год.

— Подпиши, Николай Антоныч.

Меня и пот прошиб. Гляжу я на колонки цифр, строчки, а в глазах тюремные решетки: вдруг тут что «не чисто»? Подпишу и… загудел.

— Скажи попроще, — наконец взмолился я. — Проторговались? Убытки есть?

Бухгалтер улыбнулся.

— Свели концы с концами, Николай Антоныч. Даже немного в прибыли.

И пришлось мне поступить в техникум.

Что заставило меня взяться за учебники? Ведь мог бы запросто и полуграмотным прожить: сыт, обут, женился на хорошей девушке, сын растет, комнату получил. Чего еще надо мне, недавнему обитателю тюремной камеры? Заставило — д о в е р и е, которое мне оказали. В Болшеве я уже был кем-то вроде «ответработника», большими деньгами ворочал, товарами. И то, что мне доверяли начальники ОГПУ, руководство коммуны, свои сотоварищи, заставляло меня лезть из кожи, стараться не ударить лицом в грязь, о п р а в д а т ь  доброе мнение о себе. Поэтому доверие я считаю основой перевоспитания правонарушителей. В самом деле: давно ли было то время, когда все от меня берегли карманы и квартиры?

Хоть и очень трудно было, а над учебниками засиживался до петухов, прихватывал выходные дни, отпускное время. Малограмотность у меня была такая — и горько и смешно вспомнить. Например, долго не мог понять, что такое десятичные дроби. Выручил друг и приятель Виктор Попов, тоже студент техникума, собиравшийся поступать в Промакадемию, парень головастый, в прошлом вор-городушник, за которого в 1928 году я поручился перед общим собранием. Сидел он, занимался со мной, запарился, а толку никакого. Из магазина пришла моя жена Аня, положила на стол покупки.

— Сейчас ужинать будем.

Виктор схватил принесенную ею пачку чая, показал мне.

— Что такое?

Я сам был в мыле, чувствовал себя отвратительно. «Неужели совсем тупой?» Ответил с усмешкой:

— Бомба.