Необычные воспитанники

И, словно спохватившись, не сказал ли чего лишнего, переменил разговор, продолжал с веселой словоохотливостью.

— А в Соловки к нам Горький приезжал с Погребинским.

— Видал ты их?

— Спрашиваешь! Я ведь в типографии работал. Одним из шефов клуба считался. И в этот день стоял на контроле. Горького я сразу узнал: высокий, худой, в кепке. Думаю: «Спрашивать у него билет? Неудобно». А он уже подошел, глянул на меня и положил руку на голову. «За что сидишь?» Глаза с голубинкой, прямо в душу глядит, бас глуховатый, окает. Я ему: «За магазин». Он засмеялся. «Решил в нем похозяйничать? Сколько лет срока?» Я сказал: «Червонец». Он и брови поднял. Вздохнул. «Ничего. Еще молодой. А хозяином человека на земле труд делает». И прошел дальше. Что потом в клубе делалось! Редкий из заключенных Горького не читал. «Челкаш». «Емельян Пиляй». Кричали: «Ура! Наш босяцкий писатель!» Выступали с поздравлениями. Потом о нем остроту пустили.

— Какую?

— Один заключенный другому говорит: «Слыхал, Горький в Соловки приехал?» А тот ему в ответ: «На сколько? На десять лет?» Передали эту остроту Горькому, он засмеялся: «Я так долго ни на одном острове не жил».

— Алексей Максимович и у нас в Болшеве был, — сказал я. — Ну, а как ты в эту партию попал?

— Это уж после ваша комиссия приезжала. Овчинников ее возглавил. Знаешь, конечно? Бывший ширмач. Записывал желающих работать в коммуну. Я и попросился.

— Решил завязать?

Спросил я словно бы невзначай и тут же стал закуривать. Я не глядел на Павла, но по большой паузе, которая за этим последовала, понял, что он меня раскусил.

— Ты, Коля, как следователь разговариваешь! — засмеялся он, и смех его был неискренним. — Ну, как заключенные смотрели на вашу комиссию? «Легавые приехали». Кому охота годами из-под замка «любоваться» на Белое море, слушать крики чаек? Вот и записывались.

«Так и увернулся Пашка от прямого ответа, — мысленно засек я. — Освободиться захотел. А для чего? Чтобы работать в Болшеве или убежать на волю?»

— Сказать по совести, я не верил, что меня возьмут в коммуну, продолжал Павел. — «Красненькая». Кому я нужен с таким сроком? И вот не так давно, осенью, приходит Мишка Сопатый, сосед по камере. «Новость для тебя, Пашка, закачаешься!» Я: «Какая?» Сопатый: «Спляши сперва». Дело во дворе было. Я вдарил «сербияночку», он остановил. «Нет. На воротах пляши». Пришлось мне лезть на перекладину, притопнул разов несколько ногой. И тогда Сопатый: «В Москву едешь. Сам видал тебя в списке». Всю ночь не спал, думал: «Неужто возьмут? Вдруг вспомнят: красненькая? И вычеркнут».

— Нет, мы берем всяких, — подтвердил я. — С блатом пора кончать, Паша. Терпение и труд все перетрут. Жалко Мишки Григорьева тут нету, я бы и его забрал.

Поезд пришел в Москву. Перебрались мы на Ярославский вокзал, и тут выяснилось, что двое из партии исчезли.

— Бежали гады, — подытожил кто-то с веселой усмешкой.

— Дураки, — спокойно сказал Алексей Погодин. — Куда денутся? Сколько вор ни ворует — тюрьмы не минует. По себе знаю, а уж я умел концы прятать. Да и вы знаете. И знаете, что с каждой новой судимостью сроки закатывают все большие. А в Болшеве жили бы как люди.

Сперва на лице Павла Смирнова я заметил веселую улыбку. После слов Погодина он удивился и как бы задумался. Видно, он ожидал, что за сбежавшими тотчас организуют погоню, а тут лишь плюнули в след. «Дураки!» Вот и все.

Через полчаса на дачном поезде добрались до Болшева.

Как зорко смотрел Павел Смирнов, когда высыпали из вагонов на деревянную платформу и, выстроившись парами, пошли через лесок в коммуну! Он все озирался по сторонам. Впрочем, не один он осматривался подозрительно. «Охрану ищут», поняли мы, болшевцы: в свое время и мы сами не верили, что бывшие заключенные, «каторжники» живут тут совсем вольно.

— Потерял чего? — спросил я Павла с невинным видом.

— Чего мне терять? Просто… интересуюсь местностью.

Один из партии не вытерпел:

— Ну где ж колючая проволока? Легавые?

— Соскучился? — усмехнулся Смилянский.

Комиссия наша не могла удержаться от смеха.

Особенно вчерашние заключенные были поражены, вступив на территорию коммуны. Встретил нас весь коллектив со знаменами, музыкой: в Болшеве уже был свой духовой оркестр. Затем дали хороший обед и в клубе состоялся торжественный вечер. Самодеятельность у нас была отменная: свои художники, поэты, танцоры, свой большой хор.

— Ну как? — спросил я Павла, когда мы вечером пошли в общежитие спать.

— Агитировать у вас умеют здорово, — неожиданно ответил он.

Весь этот день он далеко от бараков, клуба не отходил, хотя я и предлагал ему прогуляться в лесу. И по-прежнему ко всему зорко присматривался.

Наутро партию прибывших провели по цехам конькового завода, лыжной, обувной, трикотажной фабрик, на которых работали коммунары — познакомили с производством. Здесь они лично убедились, где и кто «вкалывает» из их знакомых болшевцев. В каждом цехе управляющий коммуной Богословский спрашивал новых воспитанников:

— Кто бы хотел здесь работать?