Ненавижу семейную жизнь

У Серены всегда были секретари и домашняя прислуга, случалось, она нанимала и шофера, однако ей никогда не казалось, что все это полагается ей по праву. Когда Ванде уже было за девяносто, муниципалитет Хэрингея определил ей приходящую помощницу — обычно это была какая-нибудь ничего не соображающая замбийка или ботсванка, так Ванда усаживала ее на стульчик и приказывала читать книгу все то время, пока той полагалось у нее находиться, а сама спокойно занималась домашними делами и стряпала. Она любила, чтобы хлеб был подсушен в тостере именно так, как ей нравится, и вода в ванне ни на градус выше и ни на градус ниже.

Мы с Сереной и Сьюзен, в отличие от Ванды, соглашались принимать то, что предлагала нам жизнь. Слишком остро мы все трое ощущали хрупкость нашего благополучия, привередничать было бы непозволительной роскошью. Тост слегка подгорел? Пустяки, спасибо. Вода в ванне слишком горячая или слишком холодная? Ничего страшного. Но, возможно, разборчивость — качество вообще несовместимое с необходимостью служить: в маминой жизни случилось всего несколько лет, когда она ходила на работу. Мы же со Сьюзен и Сереной были вынуждены работать всю жизнь напролет, хотя жизнь Сьюзен пролетела слишком быстро, так что, боюсь, ее не стоит приводить в качестве примера.

Но мы все принадлежим к той породе женщин, которые прибирают дом перед приходом прислуги, и эта моя привычка выводит Себастьяна из себя. Если я складываю его чистое белье и убираю в ящики или свертываю носки по парам, он непременно швырнет все на пол — пусть наша домработница Дафна поднимет и рассортирует. “Зачем ты это делаешь? — возмущается он. — Ведь именно за это мы ей и платим!” Как следствие, Дафна его обожает, а меня едва терпит.

Себастьян — выпускник Итона и поэтому не нуждается в добром мнении прислуги. В прежние времена английские аристократы имели обыкновение вести себя при слугах так, как будто их не существует. Испражнялись и совокуплялись в их присутствии, ковыряли в носу и поедали содержимое, словно никого нет в комнате. С тех пор они, конечно, что-то поняли и изменились, ведь спрос на прислугу многократно превышает предложение.

Домашний очаг Джорджа и Серены

Почему Розанна в одно прекрасное утро свалилась на Джорджа и Серену как снег на голову? Да потому что ночью капитан дальнего плавания вломился к ней в комнату с оравой подвыпивших собутыльников и полез в кровать. С помощью капитанской жены ей удалось вытолкать честную компанию и запереть дверь, но на рассвете она украдкой выскользнула из дома в одном пальтишке, накинутом на ночную рубашку, и просидела на скамейке в Примроуз-Хилл до тех пор, пока Джордж и Серена, по ее прикидке, не проснулись, а потом к ним постучалась. Ну конечно же они ее приютили.

Джордж пошел к капитану и забрал пожитки Розанны. Капитанша страшно разозлилась, потому что Розанна бросила их, не известив заранее об уходе. Капитану было на все плевать — он маялся от жестокого похмелья. На Колдикотт-сквер Розанна сначала ютилась на диванчике, но потом над ней сжалилась снимавшая подвал жилица — она эмигрировала в шестидесятые годы из Южной Африки с волной леворадикальных евреев и теперь занималась сбором средств в поддержку Африканского национального конгресса — и уступила ей свою кровать, а сама ушла жить к ямайскому поэту в еще более сырой подвал.

То было золотое время на Колдикотт-сквер. Дом был радушный, хлебосольный, в нем вечно царил беспорядок. Джордж и Серена обожали гостей. Их гостеприимство распространялось и на меня, но я чувствовала себя там бедной родственницей. Джордж и Серена были женаты, а я не замужем, хоть официально и не разведена. В те времена одинокие женщины за тридцать болезненно переживали свой незамужний статус.

Случайные встречи, а их было много, редко переходили в прочную связь. Проснувшись утром, обычно не застаешь в постели мужчину, с которым провела ночь, а если это его постель, он рассчитывает, что ты уйдешь, не дожидаясь завтрака. Завтрак с чужим человеком — штука мучительная. Женщины шестидесятых, с глазами загнанной лани, с пустыми лицами, как же они страдали в своих остроносых туфельках на высоченных шпильках, задуманных как орудия пытки.

Но Джордж и Серена как-то сумели найти друг друга. Мне было совершенно очевидно, что Джордж время от времени проводит ночь с какой-нибудь другой женщиной — он возвращался домой под утро и говорил, что просто заснул у кого-то на диване, или придумывал еще какое-нибудь объяснение, а Серена всегда предпочитала ему верить. Она всю жизнь чуралась реальности и чем больше писала романов, тем дальше от нее отстранялась.

Дожидаясь по ночам возвращения Джорджа, она умирала от ревности, но потом легко успокаивалась. Порой она и сама оказывалась в чужой постели, ведь то были шестидесятые, однако никогда не считала свои эскапады изменой. Так ей было легче продержаться, пока Джордж снова не вспомнит о ней.