Нелюбимые

Кроме того, в наследство от прабабки Захар еще три года назад получил прекрасную четырехкомнатную квартиру в старом кирпичном доме в Филях. Набивать себе цену Захар не стремился, о том, что является владельцем прекрасной квартиры, никому сообщить не посчитал нужным. О нем вообще мало что знали. Впрочем, сей факт, скорее всего не изменил бы ход вещей. Могла ли Мария мечтать о большем? Ведь вот оно, ТО самое, зачем и приехала, собственно, Мария Петровна в Москву. Сбываются мечты, сбываются. Во всяком случае, теща новоиспеченная, Бранислава Ермолаевна, даже всплакнула от облегчения и счастья. Захара она приняла безоговорочно и сразу, с благодарностью и бесконечной нежностью.

– Ты, доча, должна ему ноги мыть и воду пить, – наставляла она Марию, – он без преувеличенья спас тебя, дорогая ты моя, дуреха. Именно что спас. Душа-человек.

– Знаю, мама, знаю… – соглашалась Мария и принималась вдруг рыдать отчаянно и жалко, оплакивая несостоявшуюся свою любовь.

Особенно тяжко приходилось Марии ночами. Захар жаждал ласки, обнимал ее, щупал, касался везде и всюду сухими своими, горячими ладонями. Машенька закрывала глаза и пыталась представить себе Аркадия, но не получалось. Другим было все, и Мария едва сдерживалась, чтобы не оттолкнуть Захара, не закричать от нежелания. Однако разум все же брал верх, и она терпела, надеясь со временем прикипеть.

Захар хотел ее каждую ночь, шумно дыша, не скрывал восторга и не замечал состояния жены, не видел, не чувствовал. По мере того, как приближались роды, Мария стала все чаще отказывать мужу в близости. Захар дождаться не мог, когда любимая будет принадлежать ему безраздельно. О том, что ребенок может отнять ее, Захар не помышлял, подобный сценарий не приходил ему в голову.

Схватки начались ночью. Захар вызвал «Скорую», направились в роддом. Захара не пустили дальше приемной. Он сидел на скамье в коридоре всю ночь, переживал, нервничал. Мария рожала трудно, долго. И тут не повезло ей с Аркадием. Не торопилось дитя его на свет, не спешило освободить мамку от бремени. Время растянулось, минуты превратились в часы. Маша ходила по длинному коридору, стонала, рычала и плакала.

– Да когда уже?! Когда все это кончится? – орала Маша, – да сделайте вы что-нибудь! Не могу больше! Не могу!

– Хорош орать! Не ты первая, – дернула ее за плечо дежурная сестра.

Маша вцепилась в сестру мертвой хваткой, взмокшая от пота, с ввалившимися, воспаленными глазами и прилипшими ко лбу мокрыми прядями, она походила на умалишенную:

– Избавь меня от него! Избавь! – закричала она, изо всех сил тряся дородную, монументальную сестру.

Лишь семнадцать часов спустя, начались роды. Маша, к тому времени хотела одного – умереть. Ее проводили в родильный зал, помогли забраться на кресло. Маша плохо понимала происходящее и почти ненавидела то маленькое, беспомощное существо, что раздирало ее нутро, прокладывая себе путь в большой, неизведанный, таинственный мир.

Машенька не слушалась врачей, все куда-то рвалась, прочь, прочь от безумной боли, от этого бесконечного животного ужаса. Ее держали, орали на нее, угрожали наложить щипцы. Мария оставалась глуха, пришлось применить меры – Марию связали по рукам и ногам, намертво закрепив в родильном кресле. И, как результат, она, обездвиженная, здорово порвалась и внутри, и снаружи. Когда показали ребенка, не пожелала смотреть. Малыш был здоров, весьма упитан и громко, заливисто закричал, оповещая о своем появлении. Мария отвернулась и плотно закрыла глаза, из-под ресниц сочились крупные прозрачные как роса слезы. Потом ее зашивали, а затем выставили на каталке в коридор, где она провела еще пару часов в полудреме, полу-беспамятстве.

Он, новорожденный мальчик, ждал ее в палате, Машенька не слишком охотно, скорее любопытства ради, взяла его на руки и почти тотчас положила. Ребенок не вызвал теплых чувств, не пробудил дремавший инстинкт. Он украл ее красоту, любовь и возможное счастье. Посмотрев на младенца, она накрепко перевязала грудь, чтобы избежать кормления, и с тех пор мало прикасалась к малышу. Маня возненавидела его тем больше, что он полностью унаследовал черты своего отца, на свет появилась точная копия Аркадия Воронина – Арсений Захарович Кровиц. Мария увидела это очень отчетливо, не смотря на то, что вряд ли кто-либо другой сумел бы обнаружить сходство.

– А еще говорят, все младенцы похожи! Черта с два! Вот отродье, – прошипела Манечка, внимательно рассматривая сына, – чтоб тебя…

Арсений не плакал, лежал тихо, будто понимая, что ему не рады, и стараясь лишний раз не напоминать о себе.

Через три дня роженицу со свертком встречал благоверный. Мария не рассказала ему о том, что хотела отказаться от ребенка, что несмотря ни на что желала избавиться от него.

В отчаянии, она уговорила сестер позволить ей сделать звонок в Белоруссию. Услышав мамин голос, заговорила лихорадочно, сама себя перебивая:

– Я его не хочу… понимаешь, мама? Я совсем не люблю его. Совсем! Ты понимаешь? Понимаешь?