Читаем Некто Финкельмайер полностью

– Хоть двух пассажиров, не выпустят иначе. А надо в Москву, во как надо! Сколько нам загорать? – И он принялся уговаривать: – Вы не думайте – некоторые канючат – маленький, да ночной, да посадок много, то да это. А что маленький? Что ночной? Четыре посадки, сели – взлетели и дальше пошли. К утру в Быковском. Ну как, народ?

– Баба сеяла горох, прыг-скок! – сказал Никольский, зевнул и стал надевать рубашку. Данута поняла так, что он сказал что-то неприличное и очень мило порозовела.

Часом позже трухлявый «Ил» с урчанием влачился по черному небу и подслеповато помаргивал бортовыми огнями. Двум пассажирам не спалось. Никольский возился с содержимым портфеля – приводя в порядок вещи, которые наспех в него побросал перед выходом из гостиницы.

По соседству Финкельмайер занимался тем, что перебирал отпечатанные на машинке листы. Он без конца тасовал их и складывал стопкой у себя на коленях. Но подобранная пачка норовила сползти на пол, листы, судя по всему, запутывались все более, и Никольский расхохотался, наблюдая, с какой тоскливой миной мучается Арон.

– Давай, помогу, – великодушно предложил Никольский. – Сколько экземпляров?

– Три. Но дело в том, что я забыл нумеровать страницы и…

Никольский взял в руки разрозненные листы, взглянул мельком…

– Так это что, извини, Арон – твое? – осторожно спросил он. – Я вижу – проза?..

– Да по твоей же милости пришлось, – сказал Арон с некоей капризностью? или с жалобой в голосе?

–То есть – что?..

– Ты сам меня раз… как? – разговорил – или лучше – я раскололся! – стал рассказывать. – От Черкизова до в/ч номер два сорок три восемь дробь – ну да ладно… Отстукал, чтобы освободиться. Это со мной постоянно: записать – и тогда уже не мешает.

– Вон что… – протянул Никольский. Листочки манили его, и он уже ухватил тут и там по нескольку строк. – Слушай-ка, я соберу их? По порядку? А если позволишь, чтобы я читал…

– Да отчего же – читай, тут видишь ли, так и было: я тебе рассказывал – помнишь? —

– Помню, конечно, я помню, не надо и спрашивать…

– и вот в голове продолжение и застряло – и мешает, потому что, видишь ли, такая глупость, – оказалось, если не рассказал – это то же самое, что не записал – ужасно мешает!

Все это Арон выговаривал с усилием, – как человек, смущенный необходимостью говорить о своей постыдной слабости, о неприятной болезни или о тайном проступке.

– Арон, если ты позволяешь… Ну и спасибо. Это, я вижу, начало, – давай мне всю пачку, я разберусь, разберусь, не беспокойся!

С явным облегчением освободился Финкельмайер от бумаг и, успокоенный, вскоре заснул. А Никольский медленно переворачивал страницу за страницей, читал, складывал их, поправлял аккуратные стопки и снова углублялся в чтение, и среди шума моторов то и дело чудилось ему, что звучит рядом голос Финкельмайера. Тогда Никольский вскидывал голову и взглядывал на соседа. Тот спал с завидной безмятежностью…

XII

В армии (продолжение).

Редакция нашей армейской газеты помещалась в том же корпусе, где и клуб. Там же была и библиотека. Ведала ею Ольга Андреевна – так, по имени-отчеству, библиотекаршу звали все, несмотря на то, что была она совсем молоденькой девушкой. Она держалась совершенно замкнуто, редко позволяла себе проронить какие-то слова, кроме необходимых при работе на абонементе. Она и жила не просто одиноко, а изолированно от окружающих: заперев библиотеку, Ольга Андреевна отправлялась домой, и никогда не случалось, чтобы кто-то увидел ее на киносеансе или хотя бы в продуктовом магазине. О том, почему она добровольно избрала себе отшельническую жизнь, гадать не приходилось: библиотекарша была кривобока, фигура ее выглядела перекрученной так, словно чьи-то гигантские чугунные пальцы схватили с жуткой силой, сжали девушку в кулаке, а потом отпустили ее…

Летом, поверх свободного платья или рабочего халатика, а зимой даже и поверх шубы она носила длинную, с бахромой до самой земли, старомодную шаль – укрывала от людских глаз свое уродство. Ходила она, резко заваливаясь при каждом шаге назад и в сторону, и всегда казалось, что она вот-вот упадет. А лицо у нее, даже погасшее, с привычным, нарочитым бе различием на нем было хорошим, правильным, и его холодное выражение даже привлекало – как привлекает высеченное из камня лицо какой-нибудь египетской царицы. Но эта привлекательность вместо естественного интереса к молодой девушке рождала лишь жалость – еще большую, чем если бы лицо Ольги Андреевны было безобразно, или если бы она казалась глупенькой. Однако она обладала умом настолько трезвым, а чувством настолько острым, что даже не подымая глаз знала, что именно так – с жалостью и тоскливым страданием – смотрят на нее мужчины – приходившие в ее библиотеку военные.

Перейти на страницу:

Похожие книги