Нектар Полуночи

«Вы гораздо моложе, чем на фотографиях!» — вдруг возник у неё в ушах мягкий баритон Многоликого. Девушка провела пальцем по щеке и покосилась на один из своих официальных портретов, висевший в простенке между окнами. Ей нравился этот портрет, на нём она была очень похожа на маму. «О том, что её величество — Одарённая, не писал разве что «Вестник Короны»», — снова прозвучало в ушах.

Вчера, вернувшись наверх, Принцесса забыла о Многоликом, подхваченная бешеным бальным вихрем. Оглушительная музыка, ослепительный свет, бесконечная череда гостей с поздравлениями и подарками, свихнувшимся калейдоскопом сменяющие друг друга танцы… Единственное желание, которое было ночью у виновницы торжества — дожить до конца этого безумия.

Но сегодня о человеке, запертом в подземелье, она вспоминала непрестанно, даже тогда, когда пришла с разговором к отцу, и сердце её стучало сегодня чаще. С озадаченностью она вспоминала голос Многоликого: «И всё-таки — где я раньше могла его слышать?» С такой же озадаченностью, но и с удовольствием — его чеканное лицо и сильные руки. С состраданием — синяки, царапины и босые ноги. И с острой, мучительной неловкостью вспоминала она слова, сказанные им на прощание: «Здесь вам не зверинец!» — «В самом деле, что ещё он мог подумать о моём визите?»

Принцессе было очень стыдно перед ним — и очень хотелось снова с ним встретиться. «Я приду к нему второй раз и всё объясню! — наконец, решила она. — Скажу, что не считаю его экзотической тварью… что всегда восхищалась его невероятным талантом и потому мечтала его увидеть. Он обязательно поймёт меня и простит!» А ещё ей было очень жаль, что он впутался в какой-то глупый заговор и теперь пойдёт под суд. «Но его не должны наказать слишком сурово!» — говорила себе Принцесса.

К тому моменту, когда горничная воткнула в причёску последнюю украшенную жемчужиной шпильку, девушка уже вполне успокоилась и предвкушала маленькое вечернее приключение. В столовую, до краёв наполненную солнечным светом, она вплыла, сияя искренней улыбкой, не имевшей, впрочем, никакого отношения к людям, собравшимся за столом. При её появлении северный гость вскинулся и попытался встать — посуда на скатерти испуганно зазвенела, — но Принцесса остановила его царственным жестом:

— Оставьте церемонии, ярл Эспеланн! Это просто обед в семейном кругу, — и села на свободный стул рядом с ним.

Король поначалу смотрел на неё с тревогой — кто знает, что ещё взбредёт в голову ревнивой дочке? — но быстро понял, что скандала не будет, расслабился и обрёл свой обычный самодовольный вид. Мачеха, одетая в ярко-голубое шёлковое платье, слишком открытое для середины дня, рассказывала о последних театральных премьерах. Обращалась она к ярлу Эспеланну, собиравшемуся нынче вечером посетить столицу, но бархатные интонации явно были адресованы не ему. Вальяжно развалившийся на стуле братец то и дело вставлял в разговор шуточки разной степени удачности. Принцесса старалась ни на кого не обращать внимания: «У меня слишком хорошее настроение, чтобы позволить им его испортить!»

— Что ж, друзья, думаю, теперь мы позволим, наконец, нашему гостю совершить долгожданную поездку в столицу! — произнёс Король, покончив с десертом. — Брайж и Ло проводят вас к автомобилю, дорогой ярл Эспеланн. А мы с её высочеством, пожалуй, выпьем ещё кофе.

«О чём он хочет поговорить со мной? Об этой парочке? — встрепенулась Принцесса. — А может, скажет, что передумал и готов выполнить моё вчерашнее желание?..»

Как только они остались вдвоём, отец широко улыбнулся и начал, не дожидаясь вопросов:

— Ангел мой, у меня для тебя прекрасные новости!

— Слушаю тебя, папа, — откликнулась девушка, замирая.

— Ты выходишь замуж.

— Извини, что?.. — ей показалось, что она ослышалась.

— Ты выходишь замуж. Ярл Эспеланн — племянник Фредрикке Второй, королевы Норланда. Он прибыл просить твоей руки.

* * *

Главное — не закрывать глаза! Пока Многоликий смотрел по сторонам, на ржавую решётку своей клетки, на щербатые каменные стены, подёрнутые бурой плесенью, на металлическую спинку кровати, поблёскивающую жёлтым электрическим светом, он мог убедить себя в том, что ничего особенного с ним не произошло. Усталость, однако, была сильнее благоразумия, веки стремились друг к другу, как намагниченные, смыкались, стоило на секунду отвлечься, и тогда на пленника наваливался кромешный ужас предыдущих часов.