Нексус

— Думаю, пора сваливать. Все, что нужно, я уже сделал. Если возникнут проблемы, звони.

— Куда? — спросил я.

— Пэдди скажет.

Со временем душевная боль ослабела. Тони заваливал меня работой — и, думаю, делал это сознательно. И еще представил главному садовнику. По его словам, мне предстояло со временем написать буклет о растениях, кустарниках и деревьях главного парка. Садовник мог просветить меня во многих вопросах.

Каждый день я ждал новой телеграммы, даже не мечтая получить в скором времени письмо. Возвращаться после работы в квартиру, где я потерпел столь сокрушительное поражение, было неприятно, кроме того, я опять оказался в сложном финансовом положении и потому попросился пожить у родителей. Они охотно согласились, хотя поступок Моны им был непонятен. Я попытался объяснить, что мы все спланировали заранее и я присоединюсь к ней позже, и так далее и тому подобное. Они не поверили, по виду не показали, желая уберечь меня от дальнейшего унижения.

Итак, я переехал к родителям. На улицу ранних скорбей. У меня снова был тот же письменный стол, что и в школе. (Впрочем, я так и не сел за него.) Свои вещи я принес в одном чемодане, не взяв с собой ни одной книги.

Пришлось истратить еще несколько долларов на телеграмму Моне, в ней я сообщил, что переехал к родным, и просил слать почту на работу.

Как Тони и предполагал, вторая телеграмма не заставила себя ждать. Теперь моим дамам потребовались деньги на еду и жилье. Никакой работы они пока не нашли. Вскоре я получил и письмо, довольно краткое, в нем сообщалось, как они счастливы: Париж — просто чудо, и мне следует поскорее присоединиться к ним. Ни слова о том, как им удается сводить концы с концами.

— Что они там, хорошо проводят время? — спрашивал Тони. — Денег больше не клянчат?

О второй телеграмме я ничего ему не сказал. На этот раз пришлось раскошелиться моему дяде, спекулирующему театральными билетами.

— Иногда меня самого тянет в Париж, — признался Тони. — Не сомневаюсь, мы с тобой там недурно провели бы время.

Помимо ежедневной рутинной работы, мне приходилось выполнять и разные поручения. Иногда нашему шефу следовало произносить по разным поводам речи, а писать их у него не было времени. Сочинение речей входило в обязанности Тони. После того как Тони полностью выкладывался, он передавал текст мне и я добавлял несколько красочных штрихов.

Но сочинение речей меня не вдохновляло. Гораздо интереснее было беседовать с садовником, занося в блокнот информацию для «садоводческого» буклета — так именовал я будущую книгу.

Вскоре работы стало поменьше. Тони частенько даже не показывался в конторе. Стоило шефу уехать, как деятельность коллектива замирала. В конторе нас было всего человек семь, и мы великолепно проводили время, перекидываясь на рабочем месте в картишки, травя анекдоты, распевая песни, а иногда даже играя в прятки. Что касается меня, то периоды безделья я переносил тяжело. Ни с одним из коллег, кроме Пэдди Мэхоуни, разговаривать было просто не о чем. Только с Пэдди завязывались интересные беседы. Впрочем, высоких материй мы не касались. Разговоры наши крутились вокруг жизни в Четырнадцатом округе и постепенно сводились к рассказам, как он играл с друзьями на бильярде, кутил и резался в карты. Мы с упоением произносили названия улиц: Мойе, Тен Айк, Консилья, Дево, Гумбольдт… вновь мысленно бродили по ним, играли в те же игры, что и в детстве, — под палящим солнцем или в сырых подвалах, при тусклом свете фонарей или в бочках у быстрой реки…

Особенно восхищал Пэдди и тем самым подогревал его дружеские чувства мой писательский дар. Когда я сидел за машинкой, пусть даже печатая рядовое письмо, он застывал в дверях, глядя на меня, как на живое чудо.

— Чем занимаешься? Все кропаешь? — говорил он, подразумевая процесс сочинительства.

Иногда он какое-то время стоял молча, а потом деликатно осведомлялся:

— Ты очень занят?

Если я отвечал: «вовсе нет», Пэдди продолжал:

— Я вот тут подумал… Помнишь бар на углу Вит-авеню и Гранд-стрит?

— Конечно. А что?

— Туда захаживал один тип… тоже писатель, как и ты. Сочинял сериалы, но сначала ему надо было как следует набраться.

Подобная реплика была только началом. Пэдди хотелось потрепаться.

— А помнишь того старика, что жил в твоем квартале… как его звали? Мартин. Да, именно так. Еще вечно таскал хорьков в карманах пиджака. Помнишь? Между прочим, эти чертовы хорьки озолотили сукина сына. С их помощью он изгнал крыс из лучших нью-йоркских отелей. Вот, представь, такой бизнес! Сам я не выношу этих тварей… маленькие злобные чудовища. Странный был тип. А как лихо пил! Так и вижу его — бредет, пошатываясь, по улице… а чертовы хорьки пялятся на прохожих из карманов. Говоришь, теперь не пьет? Верится с трудом. Помню, просаживал деньги как последний забулдыга — в том самом баре, о котором я только что тебе говорил.