Некроскоп

Я вновь ухватился за бревно. Невозможно! Вытащить его было бы не под силу троим взрослым мужчинам. Проткнув человека насквозь, бревно буквально впилось в пол. Мне удалось лишь немного пошевелить его — и тут же с потолка посыпались огромные куски, а стена заметно осела. Хуже того, из груди незнакомца, в том месте, где вонзилось острие бревна, фонтаном забила кровь.

Он закатил глаза и так застонал, что у меня от страха застучали зубы, он задрожал всем телом, словно сквозь него пропустили электрический ток, застучал ногами по полу от нестерпимой боли. Но при этом, поверите ли, трясущимися руками сумел вцепиться в обломок бревна, пытаясь помочь мне вытащить его.

Однако все труды были напрасны, и мы оба это понимали. Я принялся вновь уговаривать его:

"Даже если нам удастся его вытащить, это приведет только к тому, что на вас обрушится потолок. Послушайте, у меня есть с собой хлороформ. Я могу усыпить вас, и вы больше не будете страдать от боли. Однако скажу вам откровенно: проснуться вы уже не сможете”.

«Нет, никаких лекарств, — выдавил он из себя. — Я... на меня хлороформ не подействует. В любом случае я должен оставаться в сознании, я должен контролировать свои действия. Иди за помощью, найди мужчин. Беги, быстро!»

«Но вокруг никого нет, — запротестовал я, — разве сейчас кого-нибудь найдешь? Если поблизости кто-то и остался, их заботит только собственная жизнь, безопасность семей и имущества. Всю округу разбомбили!»

И в ту же минуту раздались новые взрывы, послышался гул приближающейся новой волны бомбардировки.

«Нет, — продолжал настаивать он, — ты можешь это сделать, можешь. Ты пойдешь и вернешься с помощью. Можешь мне поверить, я щедро награжу тебя. Я не умру, я продержусь. Я буду ждать. Ты... ты моя единственная надежда. Ты не можешь мне отказать!»

Он, вполне понятно, просто лишился рассудка.

Теперь наступила моя очередь испытать муки — муки разочарования, отчаянного бессилия. Этот мужественный, сильный человек был обречен на смерть, ему суждено было умереть именно здесь, в этом доме. Оглядевшись вокруг, я понял, что у меня нет времени на поиски подмоги, что все кончено.

Он проследил за моим взглядом и тоже увидел, что языки пламени лижут стену за выбитыми окнами. С каждой секундой дым становился все гуще — горели книги, огонь перекинулся на книжные полки и мебель. Клубы дыма опускались с провисшего потолка, который оседал все ниже и с которого летели куски лепнины и пыль.

«Я... я сгорю! — прошептал он и глаза его на миг расширились от ужаса и ярко заблестели, но тут же погасли, и в них появилось выражение покорности и смирения. — Все... все кончено!»

Я попытался взять его за руку, но он оттолкнул меня и снова пробормотал:

"Все кончено. После стольких столетий...”

“Но это и так было ясно, — ответил я, — вы же понимаете... ваши раны...” — Мне хотелось как-то успокоить его, облегчить его муки." — “Вы так страдали от боли, что практически перешли за черту. Вы ее больше не ощущаете. В конце концов, может это, и к лучшему”.

При этих словах он обратил на меня свой взгляд, и в этом взгляде я прочел величайшее презрение.

«Мои раны? Моя боль? — повторил он за мной. — Ха-ха!” — Его короткий смешок был полон горечи и пренебрежения. — “Когда на мне был шлем дракона и копье, лопавшее в забрало, проломив мне переносицу, прошло насквозь через голову, вот тогда действительно была боль! — простонал он. — Да, боль, потому что копье задело часть меня — настоящего МЕНЯ! Это случилось в Силистрии, когда мы разгромили Оттоманскую империю. О, я знаю, что такое боль, друг мой! Мы с ней старые знакомые. В 1204 году в Константинополе... это был греческий огонь. В качестве наемника я присоединился к Четвертому Крестовому походу в Заре, но, к сожалению, меня сожгли в самый разгар нашего триумфа. Однако они дорого заплатили! Целых три дня мы грабили, насиловали, убивали. Наполовину уничтоженный, прожженный почти до самого сердца настоящего я, испытывая страшные муки, я убивал больше всех! Человеческая оболочка иссохла, но Вамфир оставался живым. А теперь вот это! Я пригвожден к полу, искалечен, огонь найдет и уничтожит меня. Греческий огонь в конце концов потух и потерял свою силу, но это пламя не погаснет. Человеческие боль и муки... мне они не знакомы, мне нет до них дела. Что они в сравнении с болью Вамфира?! Пронзенный колом, я должен буду гореть, визжать, корчиться в огне и постепенно таять? Нет! Этого не должно быть!..»

Вот почти в точности его слова — я их хорошо запомнил. Я думал, что он просто бредит. Может быть, он был историком? В том, что он человек образованный, я не сомневался. Огонь подкрадывался все ближе, жара стала нестерпимой. Я не мог больше оставаться рядом с ним, но в то же время не мог его бросить, во всяком случае пока он находится в сознании. Я достал кусок ваты и бутылочку с хлороформом...

Угадав мои намерения, он выбил откупоренную бутылочку из моих рук. Ее содержимое выплеснулось наружу, вспыхнуло голубоватым пламенем и исчезло.

«Идиот! — прошипел он. — Так ты убьешь только мою человеческую сущность!»