Но и в самом деле было уже поздно. Положение осажденной крепости становилось все тяжелее. Усиливались бомбардировки города. Союзники во время штурмов несли огромные потери, но и ряды защитников редели с каждым днем. Выбыли из строя Тотлебен, Истомин, Нахимов — главные организаторы обороны. Противнику удалось овладеть Малаховым курганом, центральным пунктом обороны, после чего защита Севастополя стала делом безнадежным. Русские войска 27 августа оставили город.
Эти строки из поэмы «Тишина», одного из самых проникновенных произведений Некрасова. Прошло больше года после окончания войны, когда он вдали от родины (в Италии) начал писать эту поэму, задумав подвести поэтические итоги своим размышлениям минувших лет. В этих итогах отрадные чувства, вызванные встречей с родиной[43], с русской природой, сложно переплелись с воспоминаниями о том, что больше всего волновало его в недавние бурные годы, — здесь и картины народного подъема в начале войны («Русь поднялась со всех сторон»), и скорбный реквием поверженному Севастополю, и некоторые примиренческие настроения, и мысли о том, что же принесла народу, стране кровавая трагедия войны.
Несмотря на военное поражение самодержавного государства, поэт верил, что народ остался непобежден:
А что же означает «тишина», воцарившаяся над страной после войны? Конечно, в данном случае «тишина» — это всего лишь поэтический образ, контраст военным годам, условное обозначение времени, наступающего после грозы и бури. Но эта «тишина» несет с собой и предчувствие перемен. Заглядывая в завтрашний день своей родины, поэт говорит:
В этих немногих словах для него заключено было много надежд и ожиданий, порожденных временем, когда закончилась война и открывалась новая страница русской жизни.
XVIII
СТИХИ, КОТОРЫЕ ЖГУТСЯ
Наиболее трезвым и мыслящим людям России было ясно, что минувшая война, как яркий факел, вспыхнувший в ночной тьме, осветила весь уклад жизни крепостнической монархии и обнажила глубокие язвы; разъедавшие государственный организм.«…Нас расшевелила война, — писал Добролюбов в 1857 году, — заставивши убедиться в могуществе европейского образования и в наших слабостях. Мы как будто после сна очнулись…»
Во всех слоях общества начиналось брожение. Либерал Дружинин провозгласил конец «давящего кошмара». Славянофил Иван Аксаков заговорил о «гнилости» правительственной системы. В русском обществе начинался подъем национального самосознания. Этот процесс, в котором нашли продолжение традиции движения декабристов, выразительно обрисовал, Герцен: «До Крымской войны никто не подозревал внутренней работы России. За немыми устами предполагали немой ум и немое сердце, а между тем мысли, посеянные 14 декабря, зрели, разъедали грудь и подтачивали незаметно дубовые ворота николаевского острога. Прежде чем кончилась эта работа, стены его треснули: их пробили ядра союзников».
Общественная жизнь страны развивалась с небывалой до тех пор стремительностью. Сознание демократических слоев общества получило могучий толчок и как бы наверстывало все, что было упущено за время мрачного царствования Николая I.
Для правящих кругов наступило время небывалого отрезвления. Само правительство неминуемо становилось перед необходимостью поворота на путь реформ, тем более что смерть Николая I в разгар Крымской войны (он умер 18 февраля 1855 года; некоторые современники считали, что царь покончил с собой) облегчала для его преемника возможность осуществления нового политического курса. Понимая это, Александр II уже в марте 1856 года, через несколько дней после официального заключения мира с англо-французской коалицией, публично заговорил об основном вопросе эпохи — отмене крепостного права. Он выступил перед предводителями московского дворянства и популярно разъяснил им, почему неизбежна реформа: лучше освободить крестьян сверху, нежели ждать, когда они сами освободят себя снизу.
Общественное оживление, наступившее после смерти Николая I, прежде всего дало себя знать в журналистике и литературе. Некрасов как редактор журнала и как поэт старался, не теряя времени, использовать все хотя бы относительные цензурные послабления. Сильное движение, начавшееся тогда в обществе, по свидетельству Чернышевского, «имело большое влияние на его поэтическую деятельность… оно раздвинуло внешние ограничения… дало ему возможность писать о том, о чем не дозволялось писать до той поры…».