Некрасов

Не торговал я лирой, но, бывало,
Когда грозил неумолимый рок,
У лиры звук неверный исторгала
Моя рука… Давно я одинок;
Вначале шел я с дружною семьею,
Но где они, друзья мои, теперь?
Одни давно рассталися со мною,
Перед другими сам я запер дверь;
Те жребием постигнуты жестоким,
А те прешли уже земной предел…
За то, что я остался одиноким,
Что я ни в ком опоры не имел,
Что я, друзей теряя с каждым годом,
Встречал врагов все больше на пути
— За каплю крови, общую с народом,
Прости меня, о родина! прости!..

«Неумолимый рок» как один из мотивов своего прегрешения, одиночество, судьба друзей, среди которых подразумевались Чернышевский и Михайлов («Те жребием постигнуты жестоким…»), Белинский и Добролюбов («А те прешли уже земной предел…»), покаяние, плач и мольба… Поразительна искренность и сила этих признаний!

После смерти Некрасова редакция «Отечественных записок» писала в некрологе (он был запрещен цензурой): «За каплю крови, общую с народом», сохраненную поэтом до конца жизни, оно [интеллигентное общество] не вспомянуло на его могиле о тех случайных отклонениях, которые он делал на пройденном им пути и которые так смущали совесть поэта в последние годы его жизни».

Некрасовским «покаянным» стихам придавал большое значение В. И. Ленин. В статье «Еще один поход на демократию» (1912) он писал: Некрасов «грешил нотками либерального угодничества, но сам же горько оплакивал свои «грехи» и публично каялся в них… «Неверный звук» — вот как называл сам Некрасов свои либерально-угоднические «грехи»[100]. Ленин настойчиво подчеркивал, что, несмотря на временную слабость, все симпатии Некрасова были на стороне Чернышевского, то есть на стороне революционной демократии.

XII СНОВА «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ»

Волнения и тревоги этой весны глубоко потрясли Некрасова. Его «угнетенный вид» запомнили современники. Они же рассказывают, что самый образ жизни поэта заметно изменился — дом стал «менее открытым», обеды не так часты и меню куда проще. Его потянуло к природе, захотелось отдохнуть от всех дел и неприятностей, и при первой возможности он уехал в свою любимую Карабиху. А через неделю, 1 июня 1866 года, в тот самый день, когда должна была выйти в свет запоздавшая майская книжка журнала, А. Н. Пыпин, заменявший Некрасова, получил официальное извещение о закрытии «Современника». Читатели узнали об этом из газеты «Северная почта», где 3 июня было напечатано следующее сообщение:

«По высочайшему повелению, объявленному министру внутренних дел председателем комитета министров 28-го минувшего мая, журналы «Современник» и «Русское слово» вследствие доказанного с давнего времени вредного их направления прекращены».

Закрытие двух журналов произвело тяжелое впечатление в различных кругах. Никитенко отметил в своем дневнике: «Я не помню давно, чтобы правительственная мера производила такое единодушное и всеобщее недовольство…» (23 июня 1866 года).

Некрасов тут же вернулся в Петербург, чтобы заняться ликвидацией дел запрещенного журнала. Он дал объявление для годовых подписчиков, предложив им получить обратно деньги за восемь недоданных номеров. И тут выяснилось, что сочувствие читателей к беде, постигшей «Современник», было столь сильно, что желающих взять деньги почти не оказалось. Один из мемуаристов передает такой случай: в какой-то канцелярии нашлось сорок подписчиков, но получить деньги пожелал только один, да и на него так напали сослуживцы, что и он отказался.

Вскоре Некрасов вернулся в Карабиху, где жил до поздней осени. Зиму он провел в Петербурге, а весной 1867 года уехал за границу. В Риме он встречался с русскими художниками, особенно подружился с Валерием Ивановичем Якоби, автором картины «Привал арестантов», и его женой Александрой Николаевной, причастной к гарибальдийскому движению и знакомой с самим Гарибальди.

В Париже и Флоренции Некрасов работал над лирической комедией «Медвежья охота», где нашли выражение мысли поэта о себе, о людях 40-х годов, в частности о Белинском. Некрасов судил здесь о судьбе своего поколения с позиций человека, пережившего разгром передового общественного движения.