Некрасов

«Потерпи, сестрица! — отвечает брат:
— Милого побои не долго болят!»

Героиня стихотворения всем своим обликом и поведением противостоит той рабской морали, какую насаждала «Русская беседа», опираясь на некоторые мотивы фольклора, отразившие домостроевский дух, бесправие женщины, ее тупую покорность мужчине.

«Катерина» — одно из тех некрасовских стихотворений, в которых любовь людей из народа предстает — в соответствии с мировоззрением революционного просветительства — как свободное чувство равных между собою людей.

Но почему стихотворение названо именно этим женским именем? Ведь в тексте оно не фигурирует, и героиня могла бы носить любое другое имя, а могла бы и не иметь его вовсе. По этому поводу высказана любопытная догадка: возможно, что заглавие стихотворения навеяно статьей Добролюбова о «Грозе» Островского. После этой статьи, содержащей страстную защиту права женщины на свободу чувства, имя Катерины прочно ассоциировалось с типом новой женщины из народа, «лучом света в темном царстве»[97]. Образы таких женщин, сильных и гордых, несмотря на свою тяжкую долю, все чаще появляются в поэзии Некрасова 60-х годов.

Но главной данью крестьянской теме была начатая в эти годы работа над поэмой «Кому на Руси жить хорошо». В январском номере «Современника» 1866 года появился «Пролог» к поэме, в котором были уже намечены и первые ее персонажи — «семь временно обязанных» мужиков Подтянутой губернии — и основные черты грандиозного идейно-художественного замысла, вместившего в себя весь опыт, накопленный к тому времени Некрасовым — поэтом и гражданином.

Что же касается второй отчетливо выраженной линии некрасовского творчества — сатиры, то ее бурный расцвет в 60-е годы также был подготовлен всем предыдущим развитием «музы мести и печали». Начиная с самых ранних стихов, Некрасов постоянно тяготел к сатирическому изображению действительности. Насмешка, ирония, сарказм были заложены в самой природе его таланта.

В 60-е годы он разрабатывает новые сатирические жанры, создает цикл стихотворных очерков, начатый еще в конце 50-х годов («О погоде»), пишет сатирические поэмы-обозрения, задумывает обширную серию «клубных» сатир. Все эти сочинения, вместе взятые, представляют собой явление единственное и неповторимое в русской литературе. Их можно поставить рядом только с сатирической прозой Щедрина, великого обличителя правящих классов, язв и пороков старого общества.

Еще в монологе, озаглавленном «Из автобиографии генерал-лейтенанта Ф. И. Рудометова 2-го…», Некрасов заклеймил тип чиновника-мракобеса, поставленного руководить печатью и литературой. В этом персонаже справедливо видят черты некоторых тогдашних деятелей — адмирала Путятина, который возглавлял народное просвещение и пытался ввести казарменные порядки в учебных заведениях; черты Муравьева (по прозвищу «Вешатель»), с мая 1863 года управляющего Северо-Западным краем и жестоко подавившего польское восстание; к Муравьеву в некрасовском памфлете можно отнести такие строки:

…Потом, когда обширный край
Мне вверили по праву,
Девиз «Блюди и усмиряй!»
Я оправдал на славу…

Некрасов первый выдвинул эту чисто щедринскую формулу — девиз карателей и охранителей того времени «Блюди и усмиряй!». Разумеется, она относилась не только к Муравьеву. В образе генерала Рудометова создан обобщенный портрет гонителя просвещения, литературы, печати. Особенно отличился он в роли «начальника цензуры». Здесь автор с удовольствием дает слово ему самому — для рассказа о том, как он «порядок водворял» среди журналистов и ненавистных ему писателей:

…Умел я разом сократить
Журнальную подписку.
Пятнадцать цензоров сменил
(Все были либералы),
Лицеям, школам запретил
Выписывать журналы.

«Не успокоюсь, не поправ
Писателей свирепость!
Узнайте мой ужасный нрав,
И мощь мою — и крепость!» —

Я восклицал. Я их застиг,
Как ураган в пустыне,
И гибли, гибли сотни книг,
Как мухи в керосине!

В слове «крепость», видимо, заключен каламбур — намек на Петропавловскую крепость, куда сажали революционеров, неблагонадежных литераторов. Угроза, содержащаяся в этих словах, как будто превышает полномочия «начальника цензуры»; отсюда видно, что, обличая этого последнего, сатирик метил гораздо выше. Что же касается гибнущих книг, то этой теме Некрасов посвятил отдельное стихотворение «Пропала книга!», где выразил боль и негодование по поводу уничтожения (по приговору суда) смелой и честной книги; он восклицал:

И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!