Граф Чернышев действительно умер близ Сорренто, где незадолго до этого побывал Некрасов. Останки графа действительно привезли в Россию и похоронили в его подмосковном имении. Некрасову пригодились все эти реальные подробности только но одной причине: Чернышев был крупнейший деятель предыдущего царствования, военный министр Николая I, фаворит царя, душитель декабристов. Это была фигура, вполне достойная стать рядом с Муравьевым, личность, возвеличенная официально, но вполне заслужившая проклятия отчизны.
Последняя часть стихотворения — собственно «размышления» автора по поводу увиденной на улице сцены. Эти знаменитые стихи («Назови мне такую обитель…») стали любимой песней студенчества и разночинной молодежи задолго до того, как они появились в печати: стихотворение быстро разошлось по рукам в списках и во много раз умножило популярность поэта в читательских кругах. Только в 1860 году один из этих списков дошел до Лондона и был напечатан в «Колоколе» под названием «У парадного крыльца» (без имени автора); Герцен сделал к своей публикации такое примечание: «Мы очень редко помещаем стихи, но такого рода стихотворение нет возможности не поместить».
В России же стихи не могли появиться в печати до 1863 года.
В последних строках «Размышлений…» идейный центр стихотворения, его кульминация, может быть, именно то, ради чего оно написано:
Этот вопрос постоянно преследовал Некрасова. Его волновала мысль о темноте народа, об его веками сложившемся долготерпении. Еще в «Саше» он задумывался над тем, как «человека создать из раба». В поэме «Несчастные» он восклицал: «О Русь, когда ж проснешься ты…» И вот теперь в «Размышлениях…» тот же мучительный вопрос: «Ты проснешься ль, исполненный сил…» И вопрос этот, увенчивающий всю сложную композицию, психологически был подготовлен еще первой частью стихотворения: вспомним самый облик убогих странников, их робкие фигуры, крестящиеся в сторону церкви; ни тени недовольства, ни намека на протест не видно в поведении «пилигримов». Беззлобно повторяя «суди его бог!», они безнадежно разводят руками.
Значит ли это, что поэт терял веру в силы народа или в самом деле мог допустить, что народ «духовно навеки почил»? Нет, конечно. Это противоречило бы всему тому, что мы знаем из других стихов поэта, где он не раз предсказывал народу светлое будущее. Да, ведь и вопрос, заключающий стихотворение, носит отчасти риторический характер, это не только вопрос, но и призыв — призыв к преодолению пассивности, к пробуждению народного сознания.
В стихах следующего, 1859 года, и прежде всего в «Песне Еремушке», уже нет места роковому вопросу: «Ты проснешься ль, исполненный сил…» Интонации «Песни» полны оптимизма, ее строфы проникнуты надеждой. Изображенная в ней ситуация такова: проезжий городской агитатор (его образ совпадает с лирическим «я» Некрасова) обращается о революционной проповедью к крестьянству[67]. При этом в «Песне» противопоставлены два взгляда, две морали. Одну из них внушает крестьянскому ребенку деревенская няня — это ветхая мораль покорности и угодничества: «Ниже тоненькой былиночки надо голову клонить».
Совсем другую песенку поет Еремушке проезжий. Обращаясь к будущему гражданину, он зовет его принести в жертву родине не «холопское терпение», а
Вот каким языком заговорил теперь поэт. Это не только сочувствие угнетенным, не только свидетельство «за мир пролитых слез», это прямой призыв к действию, к борьбе, к подвигу: