Некама

А те уже расселись вокруг гитаристов — Ростика и местного парня, лесоруба Виктора. Остальные ребята хлопотали, готовя ужин: на электроплитке булькала кастрюля с картошкой, рыжебородый Огнев, естественно, по прозвищу Борода, ножом открывал банки с тушенкой, чтобы высыпать ее в эту кастрюлю с варевом, да с лавровым листом и перцем горошком, которые захватили с собой запасливые туристы. Под дружный и радостный вой кто-то из лесорубов притащил трехлитровую банку огурцов: «Домашний засол, мама прислала, ага, прямо в банке!» Гуся с местным парнем тщательно разводили спирт, 40 на 60, не меньше, но и не больше, а полученный вожделенный раствор вытащили наружу, сунули в снег охладиться: «При соединении воды со спиртом происходит термическая реакция, — объяснял умный Сорокин, а лесоруб кивал. — Какой вывод? Такой, что лить надо не воду в спирт, а спирт в воду, очень медленно и тщательно перемешивая. Тогда уйдет запах сивухи и вкус будет мягче!» «Господи, — злился Олежка, слушая эти разговоры. — Устроят сейчас пьянку, спирт у них мягкий, понимаешь!»

Зоя и Люба, сговорившись, торопливо записывали за лесорубами новые песни, в основном лагерной тематики, «58-я статья», — неодобрительно отметил про себя Оленин, прислушиваясь к текстам. Подключился к процессу и Серебров, продолжая поражать тем, что разных песен — и туристских, и криминальных, и смешных, так называемых, «одесских», он знал уйму.

Но вот подоспело жаркое, народ расселся у длинного деревянного стола, самими ребятами сколоченного, уселись на такие же самодельные колченогие скамейки, зашумели, раскладывая и наливая. Смирнов и Борис разместились в самом конце, поделившись вкладом рыбных консервов — бычки и крабы. Держались как можно незаметней, но Огнев время от времени метал на них осторожные короткие взгляды, однако молчал, ничего не говорил.

Выпили по первой, закусили, сразу по второй. Виктор взял гитару, дожевывая, подстроил ее и запел «Колокольчики-бубенчики», немного гнусавя:

Плыви ты, наша лодка блатовская,
Плыви, куда течение несёт;
Эх, воровская да жизнь такая,
Что от тюрьмы никто нигде нас не спасёт!
Воровка никогда не станет прачкой,
А урку не заставишь спину гнуть;
Эх, грязной тачкой рук не пачкай —
Мы это дело перекурим как-нибудь!
А денежки лежат в любом кармане,
Их взять оттуда — пара пустяков;
Эх, деньги ваши будут наши —
На это дело есть много дураков!

— Витя, ты так здорово играешь на гитаре! Я просто влюбилась! — Люба кокетничала до неприличия, сама себе удивляясь, но этот парень ей и правда нравился, несмотря на татуированные руки, надпись «Витя» на кисти, бравшей аккорды, и на стальную фиксу, время от времени мелькавшую в углу рта. Чувствовалась в нем завораживавшая сила. — Но вот репертуар у тебя… Ты что, сидел?

— Люба-Любушка! — радостно завопил Виктор. — Ну, а как нет-то? Мы тут, считай, все сидели. Кто не был, как говорится, тот будет, кто был не забудет!

— А за что? — поинтересовалась девушка.

Виктор внезапно посерьезнел.

— Никогда, слышишь, Любушка, никогда не задавай сидельцу таких вопросов! В нашем мире это считается неприличным! — и заперебирал струны, наигрывая какую-то до боли знакомую мелодию, которую Люба никак не могла вспомнить.

— А вот эту слышали? Новая совсем! — И Ростик запел:

Тихо по веткам шуршит снегопад,
Сучья трещат на огне.
В эти часы, когда все ещё спят,
Что вспоминается мне?
Неба далёкого просинь,
Давние письма домой…
В царстве чахоточных сосен
Быстро сменяется осень
Долгой полярной зимой.
Снег, снег, снег, снег,
Снег над палаткой кружится.
Вот и кончается наш краткий ночлег.
Снег, снег, снег, снег
Тихо на тундру ложится,
По берегам замерзающих рек
Снег, снег, снег.

— Ростик, что ж ты раньше-то молчал!? — воскликнула Люба. — Такая песня замечательная, туристская!

— Это новый парень песни сочиняет — Саша Городницкий, ленинградский геофизик, наш человек, — важно отметил Ростик.

— Правда, здорово, красивая песня. Дай слова списать! — и Люба полезла в рюкзак за тетрадкой.

— «Над Петроградской твоей стороной»… — промурлыкала Зоя. — Ребята, а кто из вас был в Ленинграде? Гуся, ты был?

— Был, — усмехнулся Сорокин. — Когда на Хибины ходили, поезд из Москвы целых 25 минут в Ленинграде на перроне простоял. Смело могу заявить, что был в городе на Неве. Только не видел ничего.

— А я нигде не была…