Неизвестный Линкольн

Сначала я трудился в Европе, почти целый год, затем еще два года поработал над книгой в Нью-Йорке, но в конце концов порвал все, что успел написать к тому времени, и, выбросив в мусорную корзину, отправился в Иллинойс, чтобы писать о Линкольне на той же земле, где мыслил и трудился он сам. Месяцами я жил среди людей, отцы которых помогали «Честному Эйбу» строить забор, обрабатывать землю и везти свиней на рынок. Рылся среди старых книг и писем, среди речей, полузабытых газет и старинных судебных записей, пробуя понять Линкольна. Лето я провел в маленьком городке Питерсберге, который находится на расстоянии мили от восстановленной деревушки Нью-Сейлем, где Линкольн провел счастливейшие годы своей жизни, да и наверняка важнейшие с точки зрения формирование его личности. Там он ежедневно проходил несколько миль, чтобы в продуктовом магазине изучать право, работал кузнецом, судил петушиные бои и лошадиные скачки, там же влюбился и остался с разбитым сердцем. Даже в годы своего расцвета число жителей Нью-Сейлема не превышало сотни, а весь период его существования составляет около десяти лет, она была заброшена вскоре после того, как Линкольн оставил деревушку, и до недавних времен ласточки и летучие мыши гнездились в полуразрушенных хижинах, а на улицах пасли скот. Однако несколько лет назад штат Иллинойс взял эти места под особую опеку, объявив общественным заповедником, и построил копии деревянных хижин, которые стояли там за сто лет до этого. И теперь заброшенный Нью-Сейлем выглядит даже лучше, чем во времена Линкольна. Нетронутыми остались только поседевшие дубы, под которыми Линкольн учился, затеивал драки и познал истинную любовь. Каждое утро я брал свою печатную машинку и ехал туда из Питерсберга и половину книги написал под этими самими дубами. Рядом текла извилистая река Сангамон, а кругом тянулись леса и поля, наполненные мелодией пения птиц, сиявших своими разноцветными перьями среди ветвей деревьев. Работать там было одно удовольствие. И только там я смог почувствовать истинного Линкольна.

Много времени я проводил там летними ночами, когда берега реки оглашал плач жалобного козодоя, а сияющая на небосклоне луна освещала одинокую таверну Рутледжей. Я представлял, как именно в такие вечера молодой Эйб Линкольн и Энн Рутледж под пение ночных птиц гуляли рука об руку по этим же местам и, любуясь звездами, строили романтические грезы, которым так и не суждено было сбыться. Уверен, что именно здесь Линкольн нашел то великое счастье, которого больше в жизни так и не испытал.

Готовясь написать главу о смерти возлюбленной Линкольна, я занес в автомобиль складной столик с печатной машинкой и поехал по деревенским дорогам посреди свиных ферм и пастбищ, пока не доехал до тихого и уединенного местечка, где и была похоронена Энн Рутледж. Могила выглядела безнадежно заброшенной, и, чтобы подойти поближе, мне пришлось растоптать заросшую траву и ползучие растения. С этого места, куда приходил плакать Линкольн, и начиналась история его несчастья.

Еще несколько глав книги были написаны в Спрингфилде: некоторые в гостиной старинного дома, где Линкольн прожил шестнадцать несчастных лет, некоторые — у того стола, где он написал свою первую инаугурационную речь, остальные же там, где он встречался и ссорился со своей будущей женой — Мэри Тодд…

Часть первая

1

В Харродсберге, когда-то он назывался Форт-Харрод, жила женщина по имени Энн Макгинти. Старые истории поговаривают, что Энн и ее муж привезли первых свиней и уток в Кентукки, а также первую упряжку. Еще говорят, она была первой женщиной, которая делала масло в этих отсталых, пустынных местах. Но по-настоящему Энн стала знаменитой, сотворив великое экономическое и текстильное чудо. На таинственной индийской земле хлопок нельзя было ни купить, ни вырастить, а поголовье овец уничтожали волки, так что найти хоть какой-то материал, из которого можно было бы сшить одежду, стало для приезжих практически невозможно. И тогда изобретательная Энн Макгинти нашла способ прясть нить и делать «ткань Макгинти» из смеси двух материалов — крапивы и шерсти буйвола. Оба были дешевыми и имелись в достатке. Это стало невиданным открытием. Домохозяйки ехали за пятьдесят и сто миль, чтобы в ее хижине научится новому ремеслу, и когда они плели и вязали, конечно же, еще и болтали, и чаще всего не про крапиву и шерсть. Болтовня быстро перерастала в сплетню, и вскоре хижина Энн стала известна в округе как пункт информационных скандалов. А самым востребованным скандалом в те времена были внебрачные связи, которые по закону еще и являлись преступлением. Только представьте себе, какой невиданной наглостью на этом фоне считалось рождение внебрачного ребенка. И, очевидно, мало какое занятие доставляло унылой душе Энн то истинное удовлетворение, которое она получала при разоблачении проступка очередной бедной девочки, после чего сразу же бежала к присяжным рассказывать новости.