Неизвестный Кафка

— Нет, — сказал он, — при чем тут одно к другому? Но ты должен будешь пить столько же, сколько я, мы будем пить вместе.

— Нет, — сказал я, — я ни с кем вместе не буду ни есть, ни пить. Я всегда буду есть и пить только в одиночку.

— В одиночку? — удивлено переспросил крестьянин. — У меня уже голова идет кругом от твоих желаний.

— Их не так много, — сказал я, — и это уже почти все. Мне нужно еще только масло для маленькой лампадки, которая всю ночь должна гореть возле меня. Эта лампадка у меня в мешке, совсем маленькая лампадка, масла сжигает очень мало. Об этом и говорить бы не стоило, я упомянул о ней только для полноты, чтобы потом не возникало никаких споров, я их терпеть не могу, особенно при расплате. Я, вообще, человек добродушный, но если мне отказывают в том, о чем договаривались, я становлюсь ужасен, ты это заметь себе. Если мне не дадут того, что мне положено, будь это даже какая-нибудь мелочь, я способен поджечь твой дом у тебя над головой, пока ты спишь. Но ты ведь не станешь отказывать мне в том, что ясно оговорено, а тогда — в особенности, если ты еще будешь время от времени с любовью присовокуплять к этому какой-нибудь маленький подарочек, пусть даже совсем ничего не стоящий, — я буду верен, и терпелив, и очень полезен во всех делах. И больше того, что я назвал, я не требую — только еще двадцать четвертого августа, в день моих именин, бочоночек на пять литров рома.

— Пять литров! — воскликнул крестьянин и хлопнул в ладоши.

— Ну да, пять литров, — сказал я, — это ведь не так и много. Ты, похоже, хочешь меня поприжать. Но я и сам уже так ограничил свои потребности, и именно из уважения к тебе, что мне было бы стыдно, если бы кто-то третий это услышал. Перед кем-то третьим я никогда не смог бы так с тобой разговаривать. И никто не должен об этом знать. Впрочем, никто бы этому и не поверил.

Но крестьянин сказал:

— Иди-ка ты лучше своей дорогой. А я пойду домой один и постараюсь сам помириться с женой. Я в последнее время много ее поколачивал, так я теперь малость поспущу, может, она мне благодарна будет, да и детей много поколачивал — я всегда беру на конюшне кнут и секу их, — так я маленько погожу и с этим, может, получше будет. Правда, я уже часто годил, а лучше не становилось. Но то, чего ты требуешь, мне не осилить, и даже если бы я это, может быть, и осилил — да нет, хозяйство бы не выдержало, каждый день мясо, пять литров рома, нет, невозможно, — но даже если бы и было возможно, жена бы этого не позволила, а если бы она не позволила, я бы этого сделать не смог.

— Для чего тогда все эти долгие переговоры, — сказал я…^{124}

147. Я сидел в ложе, рядом со мной сидела моя жена. Играли волнующую пьесу, в которой речь шла о ревности, и в сияющем, окруженном колоннами зале некий муж как раз замахнулся кинжалом на медленно устремившуюся к выходу жену. Все были в напряжении и наклонялись над барьерами, я почувствовал на виске локоны моей жены. И тут мы отпрянули назад: на барьере что-то шевелилось; то, что мы принимали за бархатную обивку барьера, было спиной длинного тонкого человека, который был точно таким же узким, как барьер, и до сих пор лежал на нем животом вниз, а теперь медленно поворачивался, словно отыскивая более удобное положение. Жена, дрожа, прижалась ко мне. Его лицо было совсем близко, прямо передо мной, оно было узким, уже моей руки, неприятно чистым, как у восковых фигур, и с черной острой бородкой.

— Почему вы нас пугаете? — крикнул я. — Что вы здесь делаете?

— Прошу прощения! — сказал мужчина. — Я почитатель вашей жены, я счастлив, когда чувствую ее локти на своем теле.

— Эмиль, прошу тебя, защити меня! — воскликнула моя жена.

— И меня тоже зовут Эмиль, — сказал мужчина; он подпер голову рукой и лежал теперь, как на кушетке. — Иди ко мне, сладенькая моя.

— Вы негодяй, — сказал я, — еще одно слово, и вы будете лежать внизу, в партере, — и, как бы уверенный, что это слово сейчас последует, я сразу же попытался столкнуть его вниз; это, однако, было не так-то просто, он, казалось, был прочно связан с барьером, будто вделан в него; я пытался скатить его оттуда, но у меня ничего не вышло, а он только засмеялся и сказал:

— Да брось ты это, придурок, раньше времени силы растратишь, борьба же только начинается, а закончится она, разумеется, тем, что твоя жена удовлетворит мое желание.

— Никогда! — крикнула моя жена и затем повернулась ко мне: — Ну, пожалуйста, столкни же его, наконец, отсюда.

— Я не могу! — крикнул я. — Ты же видишь, я стараюсь, но тут какой-то подвох, он не идет.

— О Боже, о Боже, — стонала моя жена, — что со мной будет.

— Успокойся, — сказал я, — прошу тебя, ты своим волнением мне только мешаешь; у меня теперь новый план: я вот здесь подрежу ножичком бархат и потом стряхну все вниз вместе с этим типом.

Но теперь я не мог найти нож.

— Ты не знаешь, где у меня мой нож? — спросил я. — В пальто, что ли, оставил?

Я уже почти готов был бежать в гардероб, жена привела меня в чувство:

— И ты хочешь сейчас оставить меня одну, Эмиль? — воскликнула она.