Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

…Вечером, после того как мама напоила меня чаем с малиновым вареньем, я сразу же уснул. А проснулся оттого, что в нашей квартире лаяла собака. Сначала я удивился, потому что у нас не было собаки, сколько я ни просил родителей. Я мечтал воспитать ее и отправить на границу, товарищу Карацупе. Но потом, в перерывах между лаем, я услышал быстрый мамин голос. Как только она смолкала, сразу же начинал лаять пес. Я решил, что родители мне сделали подарок и ночью привели немецкую овчарку. Я поднялся с кровати, надел красивые меховые тапочки, которые привез из-за границы Николай Иванович, и потихоньку двинулся в ванную, где лаяла собака, а мама тихо говорила:

– Ну, не надо, не надо, успокойся… Не надо, прошу тебя, не надо…

Я чуть приоткрыл дверь и увидел в щелку, что папа сидел на табуретке и лаял, обхватив голову костистыми длинными пальцами, а мама одной рукой гладила его лицо, а другой прижимала к груди отцов маузер, который у него всегда был заперт в столе.

Я вернулся в комнату, оставив дверь приоткрытой, и сжался под одеялом в комок, чтобы не дрожать. Потом я увидел, как мама подошла к входной двери и долго слушала, прижавшись ухом к скважине. Она осторожно отперла дверь, вышла на площадку и постучалась в квартиру напротив. Там живет отец Витька, папин друг дядя Вася. Я услышал, как отперли дверь, и мне сразу перестало быть так страшно. Я слышал, как мама что-то шептала дяде Васе, но он, перебив ее, громко сказал:

– Оставь меня в покое с провокационными просьбами! Никакого пистолета я у себя не оставлю! А если твой муж, запутавшись в связях с врагами народа, хочет уйти из жизни, – не мешай ему!

И захлопнул дверь.

Мама вернулась в комнату и стала плакать. Тогда из ванной пришел отец и начал гладить ее по голове. Мама плакала очень тихо и жалобно.

Кивнув на меня, отец сказал:

– Если бы не он, я бы знал, что делать.

– Тише, – прошептала мама, – прошу тебя, тише…

– Мальчика жаль, – повторил отец. – А то бы я знал, что надо сделать.

– Тише, – снова попросила мать, – неужели ты не можешь говорить шепотом?

– Я бы сделал то, что надо делать! – вдруг визгливо закричал отец. – Я бы сделал!

– Что ты говоришь?! – охнула мама. – Ты хочешь погубить ребенка?

– Я не сплю, – сказал я сонным голосом. – Я только что проснулся, мамочка.

Мать подбежала ко мне; щеки у нее были мокрые, а губы сухие и воспаленные.

– А что такое «уйти из жизни»? – осторожно спросил я. Она вся затряслась, а потом стала меня баюкать. Отец поднялся и зло усмехнулся:

– Бардак, а в бардаке еще бардак.

В дверь постучались. Мать замерла, и я почувствовал, как у нее стало холодеть лицо. А отец засмеялся – весело, так, как он смеялся раньше, когда в нашем доме еще не опечатывали квартиры.

– Кто? – спросил он громко.

– Я, – так же громко ответил из-за двери дядя Федя, отец Тальки, чекист, комиссар госбезопасности.

Отец отпер дверь. Дядя Федя вошел в квартиру. Он был в полной форме, с золотой нашивкой на рукаве гимнастерки.

– Предъяви сначала ордер, – сказал отец.

– Дурак, – ответил дядя Федя. – Как только не стыдно, Семен… Давай я заберу оружие, Галя.

Мать дала ему маузер, и он сунул его в карман.

– Тебе лучше бы уехать сейчас, – сказал он отцу. – Куда-нибудь в деревню, в шалашик, – сено косить.

Он хмыкнул чему-то, потрепал отца по плечу и ушел.

…Утром Витек сказал мне:

– А папа мне с тобой больше не велит водиться.

– Почему? – удивился я.

– Потому, что ты сын пособника врага народа.

– Дурак, – сказал я. – Мой отец работает заместителем Чарли Чаплина.

(Это была правда; сам отец об этом сказал, когда мы с ним клеили афиши, а я досаждал ему вопросом: «Кто ты теперь, пап?» В нашем дворе все мы, дошкольники и октябрята, придавали большое значение постам, которые занимали наши родители. Это было важно потому, что определяло, какую должность ты сам получишь в военной игре: начштаба, комиссара или командира.)

Витек презрительно засмеялся:

– Никогда не говори неправды. Чаплина давно поставили к стенке.

– Он артист, – возразил я.

– Ну и что? Артистов тоже ставят к стенке. Всех можно поставить к стенке.

Пришла Алка Блат с нарезанным носом.

– В чем дело? – спросил Витек.

– Талька съябедил, что я вам буду рожать детей.

– Да? – спросил Витек, ни на кого не глядя.

– Нет, – ответил Талька. – Я никому ничего не ябедил. Я просто сказал, что у нас скоро будет ребенок.

– Кому? – спросил Витек.

– Бабушке.

Витек коротко стукнул Тальку в грудь, а потом ударил ногой по заднице.

– Иди отсюда, – сказал он. – Я больше не стану играть с тобой в классики.

И мы стали играть в классики втроем, а Талька сидел возле парадного на скамеечке, сопел носом, но молчал, потому что боялся Витька.

К нашему шестому подъезду прикатила зеленая «эмочка», и из нее вышли три человека в кепках с длинными козырьками. Шофер не стал выключать мотор, из выхлопной трубы попырхивал голубенький дымок, солнце сверкало в полированной крыше, и в никелированных бамперах, и в ослепительных колпаках, на которых красным было выведено: «Завод имени Молотова».