«
Подпись под шифровкой – 974. Склянский знает, от кого эта шифровка. Склянский достает красный карандаш и в верхнем левом углу пишет: «Переслать товарищам Ленину и Дзержинскому для ознакомления».
ТЮРЬМА. Сумеречно. Два ящика. Из отверстий, проделанных в ящиках, с деревянными колодками на шее торчат две головы, одна против другой. Ящики маленькие – не повернуться. В ящиках двое – Хатан Батор Максаржав и Мунго. Мунго весь окровавлен, а лицо Максаржава желто и пергаментно, хотя и без следов побоев.
Мунго пробует вертеть шеей. Скулы играют на щеках.
Хатан Батор тихо спрашивает его:
– Что ты сделал такое, что они удостоили тебя такой чести? В эти ящики гамины сажают самых именитых врагов.
– Я помог освободить императора.
Хатан Батор кивнул, чуть улыбнулся:
– Сделал – не бойся… Боишься – не делай…
Мунго посмотрел на своего соседа и спросил:
– Кто ты, чтобы меня учить?
– Хатан Батор Максаржав.
Мунго посмотрел на него и сказал:
– За тебя поют молитвы во всех монастырях.
– Видно, без пользы. Может, неделю продержусь, сил нет больше.
Открылись ворота тюрьмы, и яркий солнечный свет ворвался в это жуткое вместилище пыток, крови и слез. Трое гаминов подошли к ящику, в котором был заключен Мунго, и один из трех, развернув свиток, зачел:
Так же, как появились, гамины ушли – будто истуканчики. Ступают ровно, говорят тихо, в глаза не смотрят.
Затворили за собой дверь. Лязгнул ключ, и снова стало темно и сумеречно.
– Мне погибать не страшно, – сказал Мунго, – я сто раз умирал, я привык умирать. Хатан Батор Максаржав, спаси Дариму.
Хатан Батор пожевал губами, спросил:
– Жена?
– Невеста.
– Где она?
– Где-то в Урге… Гамины угнали…
– Как я ее узнаю?
Мунго долго молчал, а потом вдруг лицо его разгладилось от морщин, он вздохнул – как-то прерывисто, по-детски – и сказал, улыбнувшись:
– Она самая красивая под солнцем.
Гремит уличный бой. Ургу пытаются удержать гамины, но с сопок, тесня противника, растекаются лавиной войска барона Унгерна.
Унгерн со своим штабом стоит возле монастыря Кандан, наблюдая в бинокль за боем.
Оборачивается к свите и говорит:
– Возле реки гамины здорово держатся.
Встречается глазами с Сомовым, щурится, цедит:
– Ну что, координатор? Координировать легче, чем землю жрать?
– Барон, образность вашего языка меня подкупает.
– Мой маленький анфан тэррибль, история простит мне мой язык – история не простит только одного – бездействия…
– Вы позволите мне покинуть вас?
– Караван в Харбин ожидается послезавтра.
– Я имею в виду передовую, барон, передовую.
И не дождавшись ответа барона, Сомов пустил коня вперед.
Сомов пришпорил коня и пустил его туда, в самое пекло уличного боя. Унгерн долго смотрел ему вслед, потом подмигнул Ванданову и сказал:
– Скоро вернется. Штабист. А в седле, между прочим, держится неплохо. Только здесь не Елисейские Поля.
А то место, куда скачет Сомов сейчас, – гостиница для офицеров-гаминов, превращенная в крепость: два пулемета держат все улицы под обстрелом.
Сомов спустился в город, привязал коня к заборчику, лег рядом с казаками.