Неизвестные солдаты кн.3, 4

– Почему не дожил? Пропал без вести – это еще не погиб. Вполне возможно, что и вернется.

– Погиб, – резко ответила, она. – В Одуев лесничий какой-то приезжал, который сам его хоронил. Настя письмо получила, она и расскажет.

Старуха умолкла, вздохнула, а потом вдруг заторопилась: ей нужно было ехать куда-то. Пока Порошин брился, она переоделась в черный строгий костюм, который был ей велик, как и платье. На лацкане блестела медаль «За оборону Москвы».

– Вас поздравить можно? – спросил Прохор Севастьянович, подавая истертую ветхую шубу.

– С чем? – не поняла старуха. – Ах, с наградой! Ну, это давно было. – Пожевала губами и добавила строго: – А улыбаетесь напрасно, молодой человек! Такую медаль каждому россиянину почетно носить.

– Вполне разделяю ваши чувства, – склонил голову Порошин, тронутый ее искренним немного наивным пафосом. Старая актриса прошла мимо с подчеркнутой неторопливостью, горделиво выпрямившись. А из просторного воротника шубы смешно и жалко торчала длинная, морщинистая, как у черепахи, шея.

Оставшись один, Прохор Севастьянович отправился в ванну. Можно было затопить колонку, согреть воду (мелко наколотые полешки лежали у дверцы), но Порошину не захотелось возиться. Громко покрякивая под холодными струйками, он шлепал ладонями по груди и животу, яростно растирался мочалкой.

Стоя под душем, освеженный и бодрый, он подумал: в квартире Степана что-то очень изменилось, но что именно – никак не мог понять. Стало вроде светлее и просторнее. Или это только кажется, потому что нет людей? Но ведь и раньше Порошину случалось бывать у Степана Степановича, когда тот оставался один…

Прохор Севастьянович оделся и, закурив, еще раз не спеша прошел по комнатам. Свободно везде, хоть танцуй. Опустился в кресло в бывшем кабинете Ермакова, обвел глазами стены. Зеленые грязные обои потрескались в нескольких местах. Железная кровать с тощим матрацем накрыта серым одеялом, а над ней портрет Степана Степановича в черной рамке и артиллерийский бейбут, принесенный хозяином еще с той немецкой войны.

Возле окна – старинный двухтумбовый стол, за которым столько раз сиживал, бывало, Порошин, готовя какой-нибудь срочный доклад. Он весь завален книгами, стопки их высятся в человеческий рост. Прежде книги стояли в шкафах, но теперь их нет. Не видно и этажерок, и секретера.

Порошин вышел в столовую. Так, ясно. Исчез буфет, затенявший окно. Исчез большой обеденный стол, вместо него – какая-то фитюлька на шатких ножках, похожий на учительский столик.

Оголилась и кухня. Ни полок на стенах, ни посуды. Прохор Севастьянович дернул дверцу шкафчика, увидел три тонких ломтика хлеба на тарелке, три кусочка сахара и половину брикета пшенной каши.

– Да, небогато, – вздохнул он.

Закрыв шкафчик, Порошин прилег на кровать в комнате Степана Степановича, не сняв даже сапог, чтобы вскочить сразу, едва стукнет входная дверь. Смотрел в потолок, рассуждая мысленно о том, что в тылу, конечно, людям скверно. На фронте человек живет вспышками: бой, атака, мобилизация всех душевных и физических сил. Потом отдых. А в тылу напряжение постоянное. Работа, забота, голод – каждый день, каждый час одно и то же. Требуется огромное терпение, выносливость, чтобы пройти сквозь все это. Но на фронте расплачиваются самым ценным – жизнью. А в тылу, в худшем случае, здоровьем. И это все-таки легче.

* * *

Во дворе мальчишки сказали Неле: «А к вам генерал приехал!» Она бегом поднялась по лестнице, размахивая сумкой, не замечая, как повторяет в полный голос, почти кричит: «Прохор Севастьянович! Прохор!..»

Долго не могла открыть дверь, ключ не поворачивался: она сообразила, что пытается повернуть его в обратную сторону.

В прихожей увидела длинную шинель с красными кантами, необычайную шапку-папаху из серой мерлушки, широкий золотой погон. И что-то оборвалось у нее в душе. Шагнула в комнату неуверенно, остановилась возле порога. А он вышел из отцовского кабинета спокойно, как хозяин: рослый, плотный, с тяжелым подбородком, с большими залысинами – седой стареющий мужчина в новом мундире, в блеске наград, погон и пуговиц.

– Дядя Проша, – сказала она. – Прохор Севастьянович, здравствуйте!

Он пожал ее руку и коснулся щеки жесткими губами. От него пахло одеколоном, и Неле стало нехорошо: то ли от этого запаха, то ли от волнения, то ли от того, что с утра, кроме чая, ничего не было у нее во рту.

Закружилась голова, но девушка напряглась, справилась со слабостью, села в кресло. И разговор у них начался самый обыкновенный. Прохор Севастьянович расспрашивал, на каком заводе работает, не собирается ли в институт. Неле сейчас не очень хотелось рассказывать о себе: не такой сухой и деловитой представляла она эту встречу. Но иначе не получалось, и девушка даже повеселела, когда речь зашла о Евгении Константиновне.

– Да, бабушка переменилась. Читает только исторические романы о том, как наши французов и немцев били, как в Берлин входили… Ну, и читать-то ей особенно некогда. Она теперь активистка Осоавиахима, загружена общественными делами…

– А сама ты как тут? Здоровье-то ничего?