Неизданный сборник рассказов

Рассказывают, что когда-то давно границы Помойки были четко определены, а мусор, который свозился туда, частично разбирали и развозили по предприятиям в качестве сырья, частично уничтожали, одним словом, перерабатывали. Потом до мусора никому не стало дела, а гигантские грузовики все свозили и свозили отбросы со всего пятимиллионного города. Помойка постепенно разрасталась; ее площадь, которая сначала не превышала километра, становилась все больше и больше. Жители окрестных поселков с тоской поглядывали в сторону неприятного соседа, морщили носы от доносящихся до них ароматов и прикидывали, кому бы продать свою скромную недвижимость, пока это еще возможно. Многие, у кого была родня в городе или где-то еще, просто бросали дома и, не оглядываясь, удирали из этого отвратительного места. Помойка продолжала наступать; она поглотила один из таких поселков, полностью похоронив его под мусором. Потом под завалами мусора исчезли близлежащие совхозные поля, развалины фермы, гаражи. На очереди был следующий поселок, уже покинутый жителями.

Если быть совсем точным, поселок еще не стал частью Помойки: там можно было пройти, почти не поскальзываясь на кучах пищевых отходов и не рискуя переломать себе ноги о самые разные предметы; грузовики еще не вываливали на его улицы горы отбросов. Сады и огороды пока не пришли в окончательное запустение. По поселку бродили тощие одичавшие кошки и собаки, брошенные хозяевами.

В домах, которые еще не успели обветшать и развалиться без хозяйской заботы, жили люди. Нет, они тоже не были в полном смысле этого слова гражданами Помойки. Те жили где-то в ее глубине, за горами мусора, уходящими за горизонт. Внешне они были весьма отдаленно похожи на людей — грязные, обросшие, одетые в самые невероятные лохмотья, пропитанные неистребимым запахом Помойки. Разговаривали они на каком-то своем «птичьем» языке, который состоял частично из ненормативных выражений, частично из претендующих на изысканность старомодных речевых конструкций и маловразумительных междометий. Рассказывали, что многие из них были детьми Помойки — младенцами, оставленными беспутными матерями в мусорных контейнерах выросшие среди отбросов и не знающими никакого другого мира кроме Помойки.

Помойка давала им все необходимое: пропитание, в виде просроченных или бракованных партий продуктов, одежду, которой всегда хватало тут в изобилии, постоянный заработок в виде бутылок, пивных банок и прочего, что можно было сдать в пункте, открытом неподалеку предприимчивыми гражданами. Платили там, конечно, не так, как в городе, но зато не нужно было ехать со своей добычей в общественном транспорте, пугая всех своим видом и неизбежно напрашиваясь на скандал, не говоря уже о том, что за транспорт надо еще и платить; а так удобно и никаких хлопот. Заработанные таким образом копейки тратились, как правило, в гастрономе в ближайшем поселке: покупалась самая дешевая выпивка, сигареты, а что еще надо?

Рассказывали также, что граждане Помойки живут стаями и охотятся на гигантских крыс, обитающих в мусоре. И совсем уж вполголоса рассказывали о мутантах, поселившихся когда-то давно в одном из самых гиблых мест, — Химическом каньоне, стены которого светятся по ночам.

Обитатели поселка еще недалеко ушли от того мира, где живут нормальные люди. Они пытались заботиться о внешнем виде и, разумеется, по меркам Помойки, выглядели чистыми и респектабельными. Многие из них обставляли свои домики найденным на свалке антиквариатом, некоторые, вместо того, чтобы сдать в макулатуру выброшенные кем-то книги, составляли себе из них целые библиотеки. Один чудак собрал таким образом великолепную коллекцию игрушек разных эпох, начиная от дореволюционных кукол с фарфоровыми головами и деревянных лошадок и заканчивая современными Барби и трансформерами.

Жизнь вблизи Помойки даже делала их счастливыми. Женщина, именующая себя Настасьей Филипповной, могла часами распространяться о том, что только здесь она наконец-то нашла общество, свободное от лжи, обмана и лицемерия. Там обосновался художник, который создавал композиции из самых неожиданных предметов, называя это искусством будущего, до которого человечество еще не доросло. Впрочем, композиции не встретили понимания даже здесь. Что можно сказать, например, о разломанном велосипеде, на руле которого пристроена пара старушечьих тапочек, а вместо седла — дырявая кастрюля, из которой высовывается радостно улыбающийся пластмассовый череп с капроновым чулком в зубах? Или о расползшемся вязаном покрывале, на котором пристроен здоровенный мужской сапог с наполовину оторванной подошвой и стопкой школьных тетрадей «в пасти»?

В поселке целыми днями велись бесконечные разговоры о смысле жизни, об исторической миссии различных государств и о прочих проблемах мирового масштаба; здесь пользовались успехом газеты и журналы, не обязательно свежие.