Неистовый сын Трира

Руге заботился о долгой жизнеспособности своего детища, о его будущей широкой популярности среди интеллигенции, живущей по обе стороны Рейна, и, разумеется, – и это не в последнюю очередь – о доходах, которые будет приносить журнал лично ему, Руге, и издателю Фребелю.

В доходах был заинтересован и Карл, поскольку материальное положение его и Женни полностью зависело теперь от Руге. Это удручало Карла. Впрочем, тогда, в мае, когда Карл и Руге договорились об издании журнала в Париже, это обстоятельство его не так мучило, как теперь, потому что ему самому его собственные принципы не представлялись тогда так четко, как теперь.

– И вот наша ближайшая задача, – сказал Руге, вполне удовлетворенный тем, что взгляды Карла на программу журнала не изменились. – Мы должны будем в ближайшие дни познакомиться и побеседовать с целым рядом наших французских коллег.

– Я готов, – ответил Карл. – С некоторыми из них я уже познакомился заочно, по их книгам.

– И каково твое впечатление? – спросил Руге.

– Думаю, что галло-романский принцип будет стоить нам многих разочарований, дорогой Арнольд.

– Например?

– Например, аббат Ламенне, которого ты включил в список наших возможных сотрудников. Он критикует, но что он предлагает взамен? Он полагает, что новое общество может быть построено на принципах христианства. Как совместить христианские принципы с принципами гуманизма?

– Трудно, конечно, – ответил Руге. – Но при известном старании можно.

– При известном старании, как известно, можно превратить муху в слона. Фейербах позеленел бы от твоих слов, Арнольд.

– Не думаю, – возразил Руге. – Ведь что говорит Фейербах? Он говорит, что христианские принципы есть извращенные принципы действительных человеческих отношений.

– «Извращенные… Извращенные»! И тут ничего нельзя сделать, ничего нельзя совместить, как нельзя совместить ложь и правду, Арнольд. Ведь даже полправды – всего лишь ложь. Правда может быть только полной. Всякое совмещение ей смертельно противопоказано.

– Допустим, – сказал Руге. – Но остается другой Ламенне – критик современного общества, и таковой он для нас вполне приемлем.

– Пожалуй, – согласился Карл. – Но приемлемы ли мы для него?

•

Ламенне от сотрудничества отказался. Он был крайне удивлен, услышав о гуманизме, который якобы разбивает все прежние заблуждения и освобождает людей от религиозности.

– Вы полагаете, что вера вредна? – спросил он. – Вы думаете, что будущее общество выбросит религию на свалку? И что только это принесет людям свободу?

– Мы не утверждаем, – сказал Карл, – что люди должны будут покончить со своей религиозной ограниченностью, чтобы уничтожить свои мирские путы. Мы утверждаем лишь то, что они с неизбежностью покончат со своей религиозной ограниченностью, как только уничтожат свои мирские путы. И потому мы, господин Ламенне, не станем превращать мирские вопросы в теологические. Мы хотим превратить теологические вопросы в мирские. После того как историю достаточно долго объясняли суевериями, мы суеверия объясняем историей.

– Я вас понял, – сказал, мрачнея, Ламенне. – В вашем лексиконе нет даже места для слова «вера». Вы заменили его словами «религиозная ограниченность» и «суеверие». Что ж, вы далеко пойдете. – Ламенне поклонился, давая понять, что разговор окончен. – Но когда вам, молодой человек, захочется вернуться, боюсь, вы не найдете обратной дороги: она зарастет чертополохом неверия и цинизма.

– Проклятый аббатишка! – ругался Арнольд Руге, возвращаясь вместе с Марксом домой. – Мы обойдемся без него, Карл. Уцепился за своего Христа, как горный путешественник за хвост коня: и зрелище неприятное, и отцепиться страшно. Найдем других, Карл. Ты не огорчайся.

Огорчался сам Руге. Карл же предвидел, чем кончится встреча с Ламенне. Он даже желал, чтобы она окончилась именно так. Редакторский опыт, который он приобрел в Кёльне, в «Рейнской газете», подсказывал ему, что расхождения на религиозной почве кончаются в конце концов скандальным разрывом. Так не лучше ли, думалось ему, не вступать в отношения с людьми, разрыв с которыми заведомо неизбежен.

– Но как ты ему хорошо сказал! – похвалил Карла Руге. – Мы хотим превратить теологические вопросы в мирские… Как это верно, Карл! Я верю: у нас будет журнал, от которого все эти аббатишки запляшут, как каштаны на раскаленной сковородке.

– Хорошо бы, – сказал Карл. – Я очень хочу в это верить.

– У нас будут французские сотрудники, будут! – продолжал Руге, не слушая Карла. – Еще есть Луи Блан, Ламартин, Прудон, Лерю, Кабе, Консидеран. Поверь мне, эти люди на голову выше, чем Ламенне. Ты увидишь!

– О Луи Блане я бы этого не сказал, – заметил Карл. – Я видел его в библиотеке. Он на все три головы меньше Ламенне, уверяю тебя.

– Да?! – Руге остановился и удивленно уставился на Карла. – На три головы?..

– Ах, Арнольд, – рассмеялся Карл, – ты не понял, что я шучу. Я говорю не об уме Луи Блана, а об его росте. Он вот такой маленький, словно мальчишка, если не видеть лицо. Да и лицо у него совсем мальчишечье, хотя ему тридцать два или тридцать три года…