Негодяй из Сефлё

— Да, потому что я знаю о нем много такого, чего не знают другие. Но об этом мы поговорим позднее. А сейчас надо твердо установить, что он был подлец. И негодный работник. Даже в наши дни он позорил свою корпорацию. Поверишь, мне стыдно, что я служил полицейским в одном городе с ним. И в одно время.

— Ну, если так рассуждать, стыдиться надо многим.

— Вот именно. Но только у очень немногих на это хватает ума.

— А любой лондонский полицейский должен бы стыдиться из-за Чэлленора.

— Опять не то говоришь, — сказал Колльберг. — Чэлленор и его подручные, прежде чем предстали перед судом, успели натворить много бед. А это свидетельствует о том, что существующая система намерена и впредь попустительствовать полиции.

Мартин Бек рассеянно потирал лоб.

— Зато имя Нюмана ничем не запятнано. А почему?

Колльберг сам ответил на свой вопрос:

— Потому что все знают: жаловаться на полицейского бессмысленно. Простые смертные беззащитны перед полицией. А раз нельзя добиться правды, даже когда имеешь дело с рядовым полицейским, что уж говорить о полицейском комиссаре?

— Ты преувеличиваешь.

— Очень немного, Мартин, очень немного, и ты это знаешь не хуже, чем я. Беда в том, что наша проклятая спайка стала для нас своего рода второй натурой. Мы все помешаны на чести мундира, выражаясь более изысканно.

— Без спайки в нашем деле нельзя, — заявил Мартин Бек. — Так было всегда.

— А скоро у нас, кроме нее, ничего и не останется, — сказал Колльберг и, вздохнув, продолжал:

— О'кэй! Полицейские горой стоят друг за дружку. Это факт, но возникает вопрос: против кого они стоят?

— До того дня, когда кто-нибудь сумеет ответить на этот вопрос…

Мартин Бек не договорил, и Колльберг сам завершил его мысль:

— …до того дня не доживешь ни ты, ни я.

— А при чем тут Нюман?

— При всем.

— Так уж и при всем?

— Нюман мертв и не нуждается больше в снисхождении. Тот, кто убил его, судя по всему, душевнобольной человек, опасный для самого себя и для окружающих.

— И ты убежден, что этого человека можно отыскать в прошлом Нюмана?

— Убежден. Он должен там фигурировать. Ты давеча сделал не такое уж глупое сравнение.

— Какое сравнение?

— Насчет Чэлленора.

— Но ведь я не знаю всей правды про Чэлленора, — холодно отвечал Мартин Бек. — Может быть, ты ее знаешь?

— Нет. Ее не знает никто. Зато я знаю, что многие люди были избиты, и даже больше того — приговорены к длительным срокам заключения лишь потому, что полицейские в суде лжесвидетельствовали против них. И ни выше-, ни нижестоящие инстанции никак на это не реагировали.

— Вышестоящие — во имя чести мундира, — сказал Мартин Бек. — А нижестоящие — из страха потерять работу.

— Причина еще страшней. Многие из нижестоящих просто-напросто полагали, что так и должно быть. Другого они никогда не видели.

Мартин Бек встал и подошел к окну.

— А теперь расскажи о Нюмане то, что знаешь ты и чего не знаем мы.

— Нюман тоже занимал такой пост, который давали ему возможность командовать множеством молодых коллег в общем-то по своему усмотрению.

— Это было давно.

— Не так уж давно, в полиции до сих пор служат люди, которые прошли у Нюмана полную выучку. Ты понимаешь, что это значит? За эти годы ему удалось разложить десятки молодых ребят, которые с первых дней усвоили ложное представление о работе полицейского. При этом многие вполне искренне преклонялись перед Нюманом, надеясь рано или поздно стать его копией. Стать таким же непреклонным и неограниченным самодержцем. Понимаешь?

— Да, — устало сказал Мартин Бек. — Я понимаю, о чем ты. И хватит долбить одно и то же.

Он повернулся и в упор взглянул на Колльберга.

— Хотя из этого не следует, что я с тобой согласен. Ты лично знал Нюмана?

— Да.

— Служил под ним?

— Да.

Мартин Бек нахмурил брови.

— Когда это было? — спросил он недоверчиво.

— Негодяй из Сефлё, — пробормотал Колльберг себе под нос.

— Что, что?

— Негодяй из Сефлё. Так его называли.

— Где?

— В армии. В войну. Многому из того, что я знаю и умею, меня научил Стиг Нюман.

— Например?

— Ну, например, как выхолостить живую свинью, чтобы свинья при этом не визжала. Как отрубить ноги той же свинье, чтобы свинья при этом не визжала, как выколоть глаза, как, наконец, вспороть ей брюхо и содрать с нее шкуру и чтобы она по-прежнему не визжала.

Он передернулся:

— А знаешь, как этого добиться?

Мартин Бек качнул головой.

— Очень просто. Надо вырвать у нее язык.

Колльберг поглядел в окно на холодное серое небо над крышами по другую сторону улицы.

— Я еще много кое-чему у него выучился. Как перерезать горло овце фортепьянной струной, прежде чем овца успеет заблеять. Как, будучи запертым в платяном шкафу со взрослой рысью, одолеть ее. Как надо реветь, когда бросаешься вперед и пронзаешь штыком корову. И как тебя накажут, если заревешь не по правилам. Как с полным ранцем кирпичей вскарабкаться на тренировочную вышку. Пятьдесят раз вверх, пятьдесят вниз. А рысей не убивали за один присест, их использовали несколько раз. Знаешь как?

— Нет.

— Прикалывали к стене ножом. За шкуру.

— Ты ведь был десантником, верно?