Нефоры

– Папка умер, когда мне семь было, – начала она, покусывая губы. Я попытался обнять её, но Лялька покачала головой. – Мамка недолго горевала. Через год, как положено, она домой нового мужика привела. Петра Александровича. Да, он так представился, а потом оказалось, что его только так и надо называть. Сначала все нормально было. Петр Александрович заходил к нам в гости, не слишком часто, ссылаясь на работу. А работал он бухгалтером в нефтяной конторе на севере, только удаленно. Иногда срывался, конечно, и уезжал на две недели, а иногда и на месяц-два. Всегда с подарками возвращался, – отстраненно улыбнулась Лялька. – То книжек привезет, то сладостей, то варенья из шишек, то маме серьги золотые. Года три он так наскоками появлялся, со мной всегда милым и добрым был. А потом они с мамой расписались. Я тогда так радовалась, Мишка. Мама все сомневалась, боялась, перепроверяла чувства. А как она улыбалась, когда мы застолье наконец-то устроили. Я давно её такой не видела. Меня, понятно, на ночь соседям сбагрили, а утром, когда я домой вернулась, увидела, как Петр Александрович на кухне чай пьет. В трусах.

– Бывает, – улыбнулся я, но Лялька осталась серьезной. Она продолжала изучать взглядом и говорила монотонно и быстро, словно пыталась побыстрее закончить.

– Я удивилась, конечно, – продолжила Лялька. – А он широко улыбнулся, подозвал к себе и конфету из ящика достал. Потом на колени себе посадил и сказал, что отвезет нас с мамой на море. Представляешь? Я море тогда только по телевизору видела. Наша речка так, мелочь. А тут море… И мы поехали через три дня. На целую неделю, представляешь?

– Ага, – кивнул я, внимательно наблюдая за Лялькой. В ее глазах набухли слезы, но голос пока оставался таким же ровным.

– Эта поездка – единственное счастливое воспоминание. На миг мы были настоящей семьей. Петр Александрович покупал мне кукурузу на пляже, когда гуляли по городу – сладкую вату. Фрукты, какие хочешь и в любых количествах. Шоколадки… – Лялька кашлянула и искоса посмотрела на меня. – А однажды я поранилась на пляже. На стекло наступила. Он меня в номер на руках отнес, ранку промыл, обработал там все и бинтом замотал. И еще два дня потом на спине своей катал, когда мы гулять ходили и у меня нога болела. Я так не хотела возвращаться, но пришлось. Петр Александрович тогда сказал, что мы на следующее лето еще раз поедем. Только за границу. Много ли ребенку надо, в самом деле. А через год он меняться начал. Мне тогда двенадцать было.

– Все нормально? – спросил я, когда Лялька вдруг замолчала. Она, закусив губу, кивнула и взяла у меня из рук фляжку с коньяком. – Если…

– Нет, я расскажу, Миш. Только не перебивай, хорошо? – попросила Лялька и я, кивнув, тоже сделал глоток коньяка. Почему-то внутри зрела уверенность в грядущем пиздеце. – Я как-то после школы домой пришла. Мама на работе была, а Петр Александрович дома. Сидел в трусах на кухне и читал книжку. Он еще сигареты такие странные тогда курил. Со сладким дымом. Когда я пришла, он что-то засуетился резко. Спросил, не голодна ли я, даже чай сделал. А потом… – Лялька сбилась на секунду, прочистила горло и опустила голову. – А потом затащил меня в комнату и начал трогать.

Я промолчал, хотя от гнева моментально закипела кровь. Пришлось стиснуть зубы и побороть желание обнять Наташку. Ей сейчас не объятия были нужны, а тот, кто выслушает. И я слушал, несмотря на тот пиздец, что творился у меня в душе. Каждое её слово вбивалось в сердце, словно ржавый гвоздь. Но я слушал, как и обещал.