Нефоры

Мы заняли комнату родителей Леськи и Дим Димыча. Сначала просто легли на кровать, и я обнял Леську, прижав к себе. Потом она сама потянулась ко мне губами, а я ответил на поцелуй. Робко и нежно, не так, как было на хате у Черепахи. Этот раз я и правда запомнил надолго и помню до сих пор. Помню каждое прикосновение, каждый поцелуй и каждый Леськин стон, когда мы обессиленные отрывались друг от друга, чтобы после перекура снова слиться вместе.

Под утро, когда солнце заглянуло в комнату, мы лежали на кровати, сбросив одеяло на пол. Леська, закинув ногу на меня, поигрывала свободной рукой с моим кулоном в виде Кольца Всевластья, а я легонько поглаживал её по спине и улыбался, когда мурашки бегали под пальцами. Мы молчали, просто наслаждаясь теплом друг друга, и думали о своем. Я не знал, о чем думала Леська, но сам я гонял в голове её слова о привязанности. Сейчас я осознавал, что тоже не хотел привязываться к ней, как и к остальным девчонкам в моей жизни. Просто Леська меня опередила, и из-за этого было вдвойне некомфортно.

– У меня бабушка колдуньей была, – неожиданно сказала Леська. Я стоял у окна и, курив, рассматривал её обнаженное тело.

– Хочешь сказать, что у меня хуй отвалится? – усмехнулся я, заставив её рассмеяться. Правда, Леська быстро скорчила серьезную мордашку.

– Если бы ты меня обидел, то да, отвалился бы, – ответила она. – Просто мне бабушкин дар тоже достался. Не такой сильный, но я вижу то, чего другие не видят.

– И что ты видишь? – улыбнулся я. Выбросив окурок в окно, я вернулся в кровать и притянул Леську к себе, с удовольствием ощутив, как напряглась её грудь. – Давай только что-нибудь хорошее, а? У меня говна в жизни и так хватает.

– Хорошее будет, – уклончиво ответила Леська, смотря мне в глаза. Она взяла мою руку и прижала к губам, а когда отпустила, то тихонько добавила: – Будет и плохое, Мишка.

– Куда без этого, – вздохнул я.

– Но я знаю еще кое-что.

– Что? Кир окажется пидором и трахнет Жабу?

– Нет, – рассмеялась она и снова я подивился тому, с какой скоростью Леська меняет маски. – Вижу, что мы еще встретимся.

– И что потом?

– Потом темнота, – неопределенно буркнула она и улыбнулась. – Не знаю я, что будет потом. Но мы обязательно еще встретимся. Будь уверен.

– Поверю на слово. А теперь иди сюда, колдунья моя кареглазая, – рассмеялся я и поцеловал Леську. Она охотно откликнулась на ласку, и еще через минуту мы растворились в тепле.

Я тенью скользнул на кухню утром и вздрогнул, увидев за столом улыбающегося Дим Димыча. Бородач был в любимой майке «Helloween» и с аппетитом уминал яичницу. Поежившись, я неловко кивнул ему и присел на табурет, после чего взял из пачки на столе сигаретку.

– Блядь, Миха, да расслабься ты! – вздохнул Дим Димыч. – Типа, мне чо, отпиздить тебя надо?

– Ну, я с твоей сестрой мутил вроде как, – осторожно ответил я, заставив бородача заржать.

– У нас свобода, братан. Леське самой виднее, – улыбнулся он, а потом посерьезнел. – Если узнаю, что обидел её, то да – отхуярю. Тут уж не обессудь.

– Разве её можно обидеть? – хмыкнул я и подцепил вилкой огурчик из банки, которым тут же весело захрустел.

– Ты удивишься, но можно, – серьезно ответил Димыч. – Она хорошая, просто везет ей на мудил всяких.

– А я не мудило? – спросил я. Дим Димыч усмехнулся, утер жирные губы и покачал головой.

– Мудилу батиным коньяком я бы поить не стал, – сказал он. – Кир, кстати, свалил. Три часа назад, когда вы там стены сотрясали.

– Говнюк, – буркнул я. – Обиделся что ли?

– Хуй его знает. Сказал, что с Балалаем забился куда-то сгонять. Вот и убёг.

– Точно, – вспомнил я. – А Колумб с Викой?

– Спят еще. Но зная их, спать будут до обеда точно. Ты чо как? Валишь тоже?

– Ага. В универ надо.

– Эт правильно, – жуя яичницу, ответил Дим Димыч. – Леська вон тоже завтра сваливает.

– Сваливает? – удивился я. Бородач хлопнул себя по лбу и неловко на меня посмотрел.

– Не сказала, да? Засранка, блядь. А я потом расхлебывай. Она ж в Питере учится. Вот и уезжает завтра.

– Теперь понятно, – кивнул я, вспоминая Леськины слова на балконе.

– Чо понятно?

– Забей. Наши замуты.

Димыч кивнул и тоже захрустел огурчиком.

– Батя ей выбил пару месяцев отгула, – виновато попытался объяснить он молчание сестры. – А ща – все. Учеба, работа, жизнь, хуе-мое, сам понимаешь.

– Ага. Понимаю, – кивнул я и, докурив сигарету, раскрошил окурок в пепельнице. – Ладно, Дим. Давай. Погнал я, а то автобус проебу опять.

– Не проебешь, братан. Они часто ходят. Чо, концерт в силе?

– В силе. Созвонимся, – я пожал ему руку и отправился в коридор одеваться. И лишь на улице, закурив еще одну сигарету, я оглянулся и посмотрел на окно спальни, где провел ночь. Увидев Леськин силуэт, я улыбнулся, помахал ей рукой и, развернувшись, побрел к остановке.

Наташка после вписки у Черепахи тоже вела себя странно. Она часто огрызалась, если кто-то заводил разговор про любовь, и мрачно смотрела на каждого, кто пытался меня обнять. Тем вечером на промке, когда тема снова всплыла, Лялька вспылила, услышав про Леську.