Неформат

жилетки… И тут только вспомнил о букете в руке. Розы в ярком свете люстры выглядели по-

нездешнему великолепно, и он мысленно поздравил себя с тем, что не стал жадничать там, на

вокзале.

– Розы! Ты с ума сошёл! – укоризненно воскликнула она. – Дровосек, где ты их раздобыл в

это время года? То есть я хочу сказать, во что это тебе обошлось?

– В дремучем Дорогомиловском лесу, вестимо, – принимая условия игры, ответил он,

имитируя густой мужицкий бас и мимолётно вспомнив разбитную татарку-цветочницу. – А

обошлось в сущие копейки. Пятьсот копеек медными деньгами.

Она оторопела на секунду, переводя в голове копейки в рубли, и шутливо замахнулась на

него букетом.

– Тьфу, Дровосек, опять ты со своей математикой! Не удивлюсь, если ты платил за цветы

деньгами, меряя их не номиналом, а весом. Сколько будут весить пятьсот копеек, ну-ка?

– У меня ещё и сдача осталась – на звонки из автомата. – И он шутливо побренчал в

кармане куртки заветными двушками.

– Слушай, чего мы здесь стоим? – засуетилась она. – Проходи в избушку. Я, как истинная

Красная Шапочка, пирожков тебе припасла. Если быть точной, не пирожков, а ватрушек. И если

быть совсем точной, то не я сама, а моя матушка. У неё первая половина дня свободная. Я же

помню, что ты сладкоежка.

– Готовить, увы, не умею, яичница не в счёт, – Савченко вытащил из портфеля коробку с

мармеладом, – а это – подтверждение твоего тезиса о том, что я сладкоежка.

– Горячий чай из самовара и ватрушки ждут тебя! – Ляля снова взмахнула букетом. –

Снимай куртку, от неё морозом веет. Пошли греться. Проходи в гостиную, я сейчас!

Савченко благодарно кивнул вслед уносящейся в кухню Ляле. Ему не хотелось снимать при

ней ботинки: в этом, как и в демонстрации мужских носков, было что-то необъяснимо постыдное,

но что, он и сам сказать не мог. Ему вдруг вспомнилось, как в Изотовке в шумных праздничных

компаниях не на первой стадии подпития мужчины без ботинок, в одних носках танцевали в

тесной хрущёвской малометражке на бугристых досках крашеного пола, наступая невпопад на

босые ноги своих партнёрш.

Он, конечно, загодя знал, что у неё придётся снимать ботинки в прихожей, и специально

надел толстые шерстяные носки, которые, слава богу, не выглядели так позорно, как обычные. И

всё же хорошо, что она умчалась на кухню… Вадим, как садовый ёж, стремящийся быть

незаметным для потенциальных хищников, потыкался по периметру большой прихожей,

соображая, куда бы поскромнее пристроить свои зимние ботинки, которым по их внешнему виду

был уже не первый год. Нужное место нашлось у стены рядом с входной дверью.

– Ну, где ты там застрял? – услышал он голос Ляли. – А ещё говорил, что любитель чаю.

– Моя тропа к чаю пролегает через кран с тёплой водой. Где можно помыть руки?

– Иди сюда, ванная рядом с кухней! – Она перекликалась с ним, будто они и вправду

очутились в лесу.

Он пошёл на звук её голоса (в этой большой квартире немудрено потеряться, как в чаще).

Чуть не налетел на неё, шедшую с подносом ватрушек в руках по длинному коридору, и вдруг

сообразил, что здесь, в Москве, в уюте своей квартиры и в обычной, а не горнолыжной одежде,

она оказалась ещё красивее, чем там, на турбазе Чегета.

Она вручила ему двумя руками поднос, как будто подносила хлеб-соль заморскому гостю,

и, шутливо развернув его вокруг собственной оси, подтолкнула в сторону гостиной. Там

действительно стоял самовар, правда электрический, и на его конфорке кокетливо угнездился

заварной фарфоровый чайник из сервиза «Мадонны», что придавало исконно русскому самовару

какой-то европейский флёр. И свет люстры в прихожей, и запах ванили на кухне, и этот самовар в

окружении красивого сервиза и мельхиоровых ложечек – всё это постоянно наводило его на

мысль, что он нежданно-негаданно попал на какой-то праздник, где ему рады и где его ждали.

– Руки мыть в ванной, и сюда со скоростью эха, – шутливо скомандовала Ляля. – Правда,

не чета тебе, я не знаю скорости эха, но подозреваю, что это очень быстро.

Он усмехнулся и, по-прежнему переживая это безотчётное чувство праздника,

действительно едва не вприпрыжку помчался в ванную.

Когда он снова вошёл в гостиную, она уже налила ему крепкий, с оранжевым оттенком чай

в нарядную чашку и красиво, в полукруг, выложила на тарелку перед ним три ватрушки.

– Пробуйте, Дровосек, эта выпечка лучше, чем в сказках Перро – знакомая моей матушки

долго в Румынии в посольстве жила и поделилась специальным рецептом. Это не просто

вульгарная русская ватрушка, а «плачинда ку брынза». Только «брынза» по-румынски – любой

сыр, в том числе и творог, а не та солонятина, которую здесь в магазинах продают. А это вот, по

аналогии, «плачинда ку мере», то бишь ватрушка с яблоками. Ну, а это в Европе называется

выпечка по-датски – с вишнёвым вареньем.

Савченко, по-прежнему ощущая себя заморским гостем у царя Салтана, прервал её

кулинарный экскурс вопросом:

– Дровосеки, будучи из самых низов общества, цепенеют в присутствии Красных Шапочек

с их неземными манерами. Посему неловкий вопрос: вот, например, эту датскую выпечку

полагается резать ножом или уместно откусывать от неё?