Ну я и не пошел. Что там, в старом доме, найти можно? Паутину? Старый горшок? В общем, обошли мы этот дом по самому краешку да дальше потопали. Там можно было между ним и стенкой протиснуться, но Маришка забоялась почему-то. Странные эти женщины, то она боится, что я в пропасть упаду, то сама в нее лезет. Хотя теперь, после нападения этих тощих тварей, я и сам то и дело наверх посматривал, кто знает, что там выше в темноте? Может, они там по стенке над нами ползают? Но чувствовал я себя почему-то лучше. То ли бояться перестал, то ли просто надоело. А может, усталость наступила, вот и не чувствовал ничего. А Маришка еще ничего такого не видела и сейчас от каждого шороха вздрагивала. А провал этот и в самом деле живым казался: то камешки сверху сыпятся, то вода плещется, да и мы много шума создавали.
А потом Маришка и говорит:
– Шурыч, а может, надо просто плот сделать? Вода вверх подниматься будет, и мы вместе с ней.
Я хотел фыркнуть да поостерегся. Обидится еще.
– Нет, Мариш, видишь, сколько тут бревен и всякой фигни? Раздавит плот, пикнуть не успеем. Да еще твари эти…
Она только вздохнула в ответ.
– Ясно, – говорит, а голос такой жалобный.
Я остановился, подождал ее, а когда она мимо проходила, за руку взял да к себе привлек, обнял.
– Ты, – говорю, – Мариш, не бойся ничего. Отче Евлампий так и сказал, что мы с тобой выберемся из этого Игнатово проклятого, так что все будет нормально! Поняла?
Она помолчала и спрашивает:
– А что он еще сказал?
– Он сказал, чтобы, когда выберемся, к нему в Москву не возвращались, мол, другой дом у нас будет. Мы сами потом все узнаем.
Она помолчала, а потом снова спрашивает так тихо:
– Правда? Ты ведь это не прямо сейчас выдумал? Нет?
– Конечно, правда! – отвечаю. – Всем, чем хочешь, клянусь, он так и сказал.
Она только еще раз вздохнула.