Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

   — Ты, вероятно, последние остатки своих мозгов окончательно пропил? — резко выкрикнула она, остановившись перед широкой кроватью, где возлежал её супруг.

Фараон с трудом поднял плохо выбритую, жёлтую с синяками круглую голову, поросшую трёхдневной щетиной, — явный признак того, что он уже несколько дней был в запое.

   — Тебе делать, что ли, нечего, будишь меня в такую рань?! — пробормотал, морщась, опухший от пьянства и оплывший от жира властитель Египта.

   — А ну пошли отсюда! — яростно цыкнула царица на двух крупных девок, спавших мгновение назад на смятых простынях рядом с фараоном. Сейчас они с ужасом всматривались слипающимися глазами в непонятно откуда взявшуюся в спальне царицу в сверкающем золотом и драгоценными камнями, полном парадном облачении, больше похожую на пантеру, чем на женщину.

Шлёпая босыми ногами по мраморному полу, девицы ринулись вон. Только мелькнули большие груди с красными сосками и круглые голые задницы. Хеви на старости лет полюбил пышные формы.

   — Сегодня начало праздника Опет{66}. — Тии продолжила громко, с противно-наставительными интонациями, уперев свои небольшие, но крепкие руки в бока (жест, который был так характерен для её уже покойной мамочки): — Тебя дожидаются все Фивы, а ты валяешься здесь с какими-то толстозадыми девками! А кто тебе такой синячище посадил под глаз? Опять пьянствовал со своим ублюдком-сыночком Пасером, главным виночерпием, этим ядовитым отродьем Амры?

   — О, великий Амон! Я же совсем забыл про этот праздник! — воскликнул фараон и попытался стремительно вскочить с постели, но тут же рухнул назад, так как у него закружилась голова. — Послушай, голубка моя, — прохрипел он, еле шевеля сухим и шершавым языком, затыкая уши и гримасничая, — не ори так громко. У тебя не голос, а раскалённое шило и ядовитое жало скорпиона, вместе взятые. Позови, дорогая, слуг, чтобы привели меня в порядок, а то я даже громко слово промолвить не могу, голова просто раскалывается. Да, и прикажи, чтобы принесли кубок с вином.

   — Тебе только сейчас вина не хватало, — небрежно отмахнулась Тии, взглядом приказывая слугам заняться их повелителем. — Чтобы через полчаса ты был готов! Да синячище под глазом получше замажь, не то ведь позор на весь мир: живой бог с разбитой, как у портового грузчика, мордой!

   — Ну только один кубок, милая! — взмолился Хеви. — Ты что, не понимаешь, что я могу умереть, если не выпью сейчас хотя бы один глоток?! — добавил он, свирепея и истерично повышая голос.

   — Дайте ему вина, — мрачно разрешила царица, с гримасой отвращения наблюдая за корчившимся в муках на постели муженьком, — но только половину кубка, не то его развезёт и он испортит всю церемонию. А если кто-нибудь нальёт ему сверх этого хоть один глоток, то я вас всех перевешаю как собак, а главного виночерпия посажу на кол! Где, кстати, этот мерзавец? — Она огляделась с кровожадным выражением лица.

В углу зала кто-то зашевелился. Тии всмотрелась в массивную тушу мужчины, который пытался тихонько выползти из зала, не привлекая к себе внимания разгневанной царственной особы.

   — Ага, вот это ядовитое семя! — воскликнула Тии, проворно подбежала к мужчине и поставила свою маленькую узкую ступню, обутую в позолоченную сандалию, на бритый, в массивных складках загривок. — Так как же тебя, жирная свинья, посадить на кол: прямо так, голышом, или сначала содрать кожу с живого?

   — Обжарьте предварительно, ваше величество. Петрушкой посыпать не забудьте, я её так люблю, — ответил, причмокивая языком и вбирая голову в широкие плечи, толстяк.

   — А ты всё смеёшься, Насер, — невольно улыбнулась Тии, — а ведь с огнём играешь.

Она сняла свою ногу с шеи главного виночерпия и побочного сына фараона.

   — О, великая царица! Неужели такой жалкий червяк, как я, мог вызвать гнев главной жены могущественнейшего властелина мира? — Опухшие глазки толстяка смотрели на Тии смущённо и одновременно насмешливо.

Смесь весёлого, даже бесшабашного нрава с добродушной наглостью и сделала внебрачного сына фараона незаменимым собутыльником своего отца, а также первым неотразимым любовником двора. О любовных похождениях и умении пить Пасера по стране ходили легенды. Он приподнялся с пола и застыл голый, прикрываясь большими волосатыми лапищами, сейчас больше походя на бога обжорства, пьянства и разврата, чем на обыкновенного человека.

Царица Тии хмыкнула и бросила, отворачиваясь:

   — Ну и рожа! Словно создана богами, чтобы совращать моих честных подданных. Пошёл вон, а то и вправду прикажу освежевать твою тушу!

   — С превеликим удовольствием, о царица! — воскликнул весело Пасер и, глухо стуча голыми пятками о мраморные плиты пола и размахивая на ходу руками, выбежал из царской спальни, успев, однако, выкрикнуть во всю свою лужёную глотку: — Первый кубок сегодня я выпью за великодушную нашу повелительницу!

   — Ну и зверюга, — помотала головой царица, словно освобождаясь от наваждения, — глядишь на него, так по коже словно сороконожка бегает и жжёт.