Неделя приключений

— Дядя Кирилл, вот ты, наверное, думаешь: «Ишь, разбойник, ограбить дядю хочет…» А ведь я тебя люблю, ведь ты мне за отца родного был… И не попросил бы я у тебя ничего, сам бы тебе дал за твою доброту, да выхода другого нет. К кому я пойду, кто поможет?.. Опять и то возьми в расчёт: ведь как-никак я тебя выручил, хозяйство твоё на себя взял, а ты в сторонке остался. Ведь по твоей же милости теперь будто волк от людей скрываюсь… Прогони ты меня тогда, жил бы, как все люди.

Молчал Кирилл Спиридонович, натужно думал. «Всё правильно говорит Прошка… Стало быть, отдать ему часть золота?.. Наживал, наживал, изворачивался, хитрил, сил сколько положил, а теперь возьми да отдай? Кабы было ради чего… А то ведь так, без пользы пропадёт золотишко. Ведь как ни крутится Прошка, с деньгами ли, без денег ли, а не миновать ему НКВД. «Откуда, — спросят, — золото?» — «Дядя дал…» И меня возьмут под микитки… Нет, нет — и никаких…»

Кирилл Спиридонович сделал обиженное лицо.

— Спасибо, племянничек. Моей добротой меня же и попрекнул. Да нешто я тебя неволил хозяйство-то брать? Или языка не было отказаться?

— Знал ты, что не откажусь, — по-прежнему мягко проговорил Прохор. А в глазах его появилась давешняя нагловатая весёлость, улыбка словно заледенела на потемневшем лице. — Да и от доброты ли ты мне хозяйство-то подарил? Ну-ка, скажи, зачем ты это сделал?

— Известно, по христианству…

Прохор засмеялся, похлопал дядю по плечу.

— Полно городить-то! По христианству… На его глазах человека убили, он бровью не повёл, а туда же — по христианству… Нет, дядя, нутро у тебя не то… Понял я всю твою хитрость, да поздно… Знал ты, к чему дело шло, и сделал мне подарочек, чтобы от себя беду отвести. Не хотелось тебе страдать за хозяйство, потому что есть у тебя золото, и на него ты можешь десять таких хозяйств купить. А я глуповат был да и жаден… Твоим хлебом кормился — известно.

«Ишь ты, говорит, как по книжке читает… Словно бес ему в ухо нашёптывает… А я ещё сдуру-то пожалел его… — тоскливо думал Кирилл Спиридонович. Ему захотелось сбросить с плеча большую горячую руку племянника. — Да что это я перед ним трясусь-то? Да кто он такой? Беглый каторжник. Ишь ты, золото ему подавай. Врёшь, брат… Не ты наживал».

Старик встал, выпрямился, важно погладил бороду.

— Ну и я тебе скажу, дорогой мой племянник Прохор Иваныч. Много ты тут наболтал, да всё без дела. Ни золота, ни денег у меня нет, а то бы не сидел я в колхозе-то. Мог бы, чай, понять. Чем другим — пищей там, одежонкой помогу по-родственному, а насчёт остального — не взыщи. На том счастливо оставаться!

Он пошёл к двери.

— Сядь! — услышал за спиной глухой, угрожающий голос Прохора.

Кирилл Спиридонович остановился, медленно обернулся, чувствуя, как нарастает в сердце злоба.

— Сядь, — с деревянным спокойствием повторил Прохор, не отводя нагловатого, весёлого, будто хмельного взгляда от бледного лица дяди.

Кирилл Спиридонович опустился на лавку. Чувствовал себя так, словно его весь день цепами молотили. Хотел утереть вспотевшее лицо, но платка не нашёл. Торопливо вывернул карманы — нет платка. Хороший был платок, покойница супруга вышила перед смертью. Все, кто видел платок в руках Кирилла Спиридоновича, непременно восхищались узорами, мастерством вышивальщицы. Поэтому старик всегда носил его при себе…

— Проша… — Старик боком повалился на лавку.

Прохор подбежал, сильно тряхнул его, посадил.

Лицо у старика пожелтело, оплыло книзу. Тусклые глаза смотрели в одну точку.

— Эй, дядя, брось!.. В игрушки со мной играть вздумал?

В голосе Прохора послышалось раздражение.

Кирилл Спиридонович глубоко вздохнул, дёрнул ворот рубашки.

— Проша… — зашелестел его голос. — Беда-то какая! Платок потерялся. Коим кровь-то вытирал… Вся деревня его знает… Найдут… О господи!

— Где потерял?

— Не знаю… Память отшибло… Начисто…

Прохор постоял над ним, что-то соображая.

— Так, так, так… Ну спасибо тебе, дядя! Выходит, мой грех на свою душу взял. Платок, понятно, найдут. Пустят собаку и найдут. И тогда каюк тебе. Бывший кулак убил коммуниста. Расстреляют без разговоров…

Он отвернулся от старика.

— Можешь идти. Ты теперь человек конченый.

Кирилл Спиридонович сидел недвижимо. По лицу ползли слезы. Настоящий страх, страх ледяной, ломающий волю, Кирилл Спиридонович почувствовал сейчас. Ясно, до мелочей, возникла перед глазами картина. Собака несёт в пасти его платок… Вот он уже в руках у милиционера. Кругом столпились колхозники. Голоса: «Локотникова платок! Жена ему вышивала! Вишь, в крови! Стало быть, он Серёжку Емельянова убил!»

Сейчас же пойти, разыскать платок. Да где? Он даже не помнит, когда руки вытирал. То ли когда несли к озеру, то ли после, как к мельнице шли. Если бы ещё по тропе шли, а то ведь через кусты ломились… Ищи теперь…