Нечто по Хичкоку

Началось воспоминание. Сиприан старался отогнать мысли, но память работала без остановки. Вспомнилось все: зрительные образы смешивались с обрывками фраз, стоявшими у него в ушах. Наконец, память остановилась на облике прокурора: седые волосы, серые глаза. Сиприан снова услышал обвинительный акт, чтением которого открылся судебный процесс. Каждый пункт этого акта, каждый абзац один за другим раздевали Сиприана, обнажали его, гасили до единой все искорки надежды, которые еще могли загореться в его душе.

Все, что последовало за чтением обвинительного акта, мало что значило. Виновность Сиприана доказывалась полностью. Вещественные доказательства, показания свидетелей, вопросы, ответы — все это раскаленным железом клеймило его измотанное тело. После чтения обвинительного акта, составленного с таким знанием всех подробностей совершенного преступления и с таким пониманием, что можно было подумать, что прокурор все это видел и не просто видел, а видел глазами самого Сиприана, все уже казалось бесполезным и безнадежным…

Сиприан сидел неподвижно, глаза его смотрели, ничего не видя, как в бездонную черную пропасть.

Наступило утро, стало светло, день принес людские голоса, движение. Сиприан все это воспринимал издали, отчужденно. Он тоже совершал какие-то движения, не осознавая их, как робот. Тело его словно отделилось от разума, а разум стал чем-то, не зависящим от жизни и движений тела.

Робот оделся, поел, попил, вышел вместе с полицейским, который привел его опять в тот же зал суда и усадил на то же место, что и вчера. Робот делал все, что от него ожидали; выслушивал друзей и адвоката, отвечал, когда это было нужно, внимательно смотрел на свидетелей, слушал рассуждения заместителя прокурора, стараясь следить за ними мыслью робота, слушал ворчливое замечание председателя суда о том, что, заканчиваясь в пятницу, заседание суда продолжится утром в понедельник.

Настоящий дух Сиприана, его истинное «я», не присутствовали при этом, они уже были в аду.

Еще шестьдесят два часа робот совершал бессмысленные действия физического существования, а в это время, которое уже не измерялось мерой, истинное «я» страдало во рву, заполненном змеями.

Настал и понедельник. Робот действовал, как и должен был действовать в понедельник. Однако, когда он вышел из камеры, граница, разделяющая душу и тело, стала размываться; словно произошло что-то, заставлявшее вновь соединиться вместе бренное и вечное. Душа пыталась выяснить причину, побудившую к новому союзу. Отказ встречаться с Джоном Фриаром или Магнуссеном в эти дни перерыва в суде? Странное поведение его полицейского-сторожа, который принес ему в камеру газету и настаивал, чтобы он ее прочел? Какие-то особенные взгляды, которые бросали на него конвоиры, везшие его в автомобиле в суд?

Ему хотелось бы сохранить раскол между душой и телом… Если этот раскол нарушится, казалось ему, то все будет кончено. Но искушение становилось все сильнее, по мере того, как он приближался к зданию заседаний суда, и оно стало почти непреодолимым, когда он вошел в зал суда. Он почувствовал странную и тревожащую перемену в отношении к нему людей, чьи глаза были направлены на него.

Тоска охватила его, и его сопротивление было сломлено. Его душа снова соединилась с телом, и он снова предстал беззащитным перед окружающим миром.

Этим последним толчком был взгляд, брошенный им на лицо секретаря Магнуссена. До сих пор этот человек был постоянно угрюмым, сосредоточенным и не предвещавшим ничего хорошего. Неожиданно его лицо стало оживленным, дружеским, благодаря улыбке, озарявшей его. Когда Сиприан проходил к своему месту, эта улыбка обратилась в упор именно к нему, а руку его кто-то тайком пожал. Чей-то голос проговорил ему тихо какие-то очень важные, как это казалось, слова, но которые он не смог разобрать.

Сиприан сел на свое место. Он был очень слаб. Он не ощущал в себе совершенно никаких сил. Он поднял глаза на маленького секретаря и что-то пробормотал ему, хорошенько не отдавая себе отчета в том, что он ему хотел сказать. На морщинистом лице секретаря появилось выражение удивления, он спросил:

— Вы что же, разве не слышали?

Ничего не понимая, Сиприан отрицательно покачал головой, на это движение ушли его последние силы.

— Вы что же не слышали о том, что совершены еще два убийства? Господин Мосс, еще две девушки убиты при тех же обстоятельствах. Убиты точно так же, как была убита мадемуазель Хальмар. Такие же ранения. Первую жертву обнаружили в субботу, вторую сегодня рано утром.

Сиприан продолжал молча смотреть в лицо говорящего, который все более возбуждался.

— Вы… Вы разве не понимаете все значение этого? — голос его взволнованно задрожал. — Но ведь сходство всех трех убийств просто бросается в глаза. Двух последних убил другой, не вы. Это дело рук психически больного, еще одного Джека-потрошителя, — он подал Сиприану газету. — Читайте, господин Мосс.

Перед глазами Сиприана запрыгали огромные жирные буквы заголовка: