НЕЧИСТЬ В ДЕРЕВНЕ-2. ДОМОВОЙ

Не зная, куда себя деть, я очень остро чувствовала и тревогу, животное чутье звериной ипостаси, ощущая себя на редкость беззащитной перед тем, что, знала, грядет. А если я вообще никогда больше не смогу перекинуться? Как кот? Только он-то застрял в зверином облике, поди уже и не помнит, как человеком был, а я? Как мне забыть эти ощущения?..

Приступ острой жалости к себе бесцеремонно прервали. На поляну, прошуршав по кустам, выбралась куница. Замерла на границе леса, рассматривая меня и словно прикидывая – опасно-неопасно? И решила, что такое соседство ничем ей не помешает.

Пока я хлопала глазами от чужой наглости, она юрко прошмыгнула ко мне, взобралась цепкими лапками по штанине, застыла на секунду, рассматривая поближе черными бусинами глаз, и сунула мордочку в карман, откуда вкусно пахло хлебом – выходя из дома, я захватила с собой зачерствевшую корочку, чтобы скормить синицам.

Не успела я опомниться, как меня уже обокрали – корочка, подцепленная острыми, как иглы, зубами, вынырнула из кармана и по широкой дуге плюхнулась в снег.

От неожиданности я лязгнула на куницу зубами, за что заслужила скептично-осуждающий взгляд, дескать, чего буянишь? После чего зверек ловко спрыгнул прямо к добыче и скрылся с ней в лесу.

- Ты же хищник, черт возьми! – напомнила я. – Как и я!

Но жалобливое настроение уже прошло. Сидеть на столе тоже стало холодно – пришлось возвращаться.

Пару недель стояла тишина – в переносном смысле. На самом-то деле деревня кипела и бурлила, обсуждая выловленный на крещение труп, причины его гибели (хотя тут никто особо не сомневался – Генка пил в три горла и многие ему именно такую смерть пророчили) и мое невольное в этой истории участие. Похоже, деревня разделилась на два лагеря – одних, как и участкового, столь подозрительное совпадение насторожило и они окончательно убедились в моей ведьминской сущности, другие апеллировали, что прыгнуть-то я собиралась и предлагали повторить на бис. Спустя неделю я нашла на своем пороге пластиковую бутылку, с коряво приклеенным тетрадным листом, на котором крупными буквами было написано: «Святая вода», а еще через день едва не убилась, поскользнувшись на крыльце – кто-то залил его водой (подозреваю, тоже освященной). Полагаю, изрыгаемые мной словесные конструкции вполне могли сойти за проклятие, посланное на головы незадачливых экспериментаторов.

Помимо сплетен к началу февраля по деревне начало ходить и кое-что более существенное – простуды. Поэтому конец января, да и первые февральские дни я по большей части проводила за кухонным столом: несмотря на то, что деревенские так и не определились, кем меня считать, они охотно пользовались помощью, принимая мази, отвары, сборы и ругань (я тебе говорила – не лезть на крышу?! Куда тебя, с твоей спиной, понесло?!) с равным смирением.

Крутилась под ногами и Машка. Правда, не столько помогала, сколько нервировала меня своими завываниями – великая любовь в лице писателя давно уже не объявлялась и даже, встреченный на улице и застигнутый, так сказать, на месте преступления (полагаю, в тот момент он колол дрова во дворе у Насти – продраться сквозь Машкины всхлипывания до сути вопроса было сложно) он трусливо сбежал в избу.

Гришка же наоборот, изображая примерного семьянина, лишний раз на хуторе старался не появляться, хотя в баню звал исправно.

Исключительно запоминающейся оказалась встреча с новым священником – на похороны Генки я отправилась не столько из желания почтить память усопшего, сколько желая убедиться, что ночью он не встанет тревожить Настю с детьми. Народу собралось немало (опять же, скорее из-за отсутствия других развлечений), я пришла одной из последних, когда все остальные уже сгрудились вокруг могилки, кидая мерзлые комья земли на дешевый гроб. Отец Пантелеймон стоял в голове покойного, заунывным речитативом подбираясь к концу службы, кадило периодически взлетало к серому небу, исторгая удушливый дым и заставляя синхронно креститься окружающих. Мне нужно было подобраться поближе, кинуть в могилку мешочек с травами вперемежку с железной стружкой (поскольку о железном гробу участковый даже слушать не захотел), но тут моего носа достигли благовония.

То ли отец Пантелеймон действительно святой, то ли у меня на ладан аллергия – но в ту же секунду я почувствовала, как в носу начинает нестерпимо свербеть и не успела ничего сделать, как оглушительно, с оттяжкой чихнула. Выпавший из рук мешочек плюхнулся прямиком на крышку гроба, но никто этого даже не заметил – все смотрели на меня. Батюшка замолчал, кадило замерло.

- Простите, – прогнусавила я, чувствуя, как в носу снова начинает чесаться и зажимая его руками. – Я случа-а-пчхи!

В оглушающей тишине звук прозвучал, словно выстрел. В глазах священника начало зарождаться что-то не очень хорошее и я попятилась, смотря на него слезящимися глазами.

- Она со вчерашнего дня такая, простыла… – раздалось сбоку и тут же меня подхватили под локоть и уволокли едва ли не силой. Хорошо хоть, это оказался вовремя подоспевший Гришка, а не свирепо косившийся из-за спины батюшки участковый…