Небываемое бывает

Кто же из нас не вынес с детства этих таинственных географических названий: Кума и Маныч — рек, по бассейнам которых проходит граница между Азией и Европой на Северном Кавказе, «по кумаманыческой впадине», как гласят наши учебники. Эта «кумаманыческая впадина» в детстве была для нас куда более загадочной, чем Бермудский треугольник. До нее я тоже добрался. Впадину приезжий человек не увидит. Вокруг, насколько охватить можно взглядом, бескрайняя равнина. Серебрится ковыль на склонах балок, низины устилает душистый чебрец, над головой заливается жаворонок да кружат ястребы в поднебесье. Не эти ли просторы в сочетании со школьными воспоминаниями натолкнули Лермонтова на следующие строки Софье Карамзиной:

«Так как Вы обладаете глубокими познаниями в географии, то я не предлагаю Вам посмотреть на карту, чтобы узнать, где это; но, чтобы помочь Вашей памяти, скажу, что это находится между Каспийским и Черным морем немного к югу от Москвы и немного к северу от Египта, а главное — довольно близко от Астрахани, которую Вы так хорошо знаете».

Надо полагать, что адресат Лермонтова так же хорошо знал Астрахань, как и Шанхай. Письмо писано по-французски из Ставрополя 10 мая 1841 года и полно чисто гвардейской галантности и мальчишеского озорства. В этом же ключе, но с большей точностью можно добавить, что город, откуда поэт отправил письмо, находится на одинаковом расстоянии как от Северного полюса, так и от экватора. А что касается рек Кумы и Маныча, то увидел их наконец своими глазами. В особенности поразила меня Кума-хлопотунья. Речка с виду неказистая, но важная. Воды ее не просто мутны — они неправдоподобно мутны. Кажется, это не вода течет, а гонит кто-то глину во взвешенном состоянии. Кума быстра и проворна. Но даже такая энергичная река не добегала еще недавно до Каспия, а терялась, обессиленная в песках, за Нефтекумском. Теперь ее, Куму, как «под руки», каналами бережно до моря доводят. А в перепаханных теперь Сальских степях нашел я в зимовниках последние табуны донских лошадей, которые перед первой мировой войной обеспечивали две трети ремонта русской кавалерии. Лыскин хозяйничал по соседству. То й дело в литературе и даже классике нашей появляется штамп о выносливой, но «низкорослой и мохнатой» казацкой лошади, на которой любил перед войсками появиться Суворов.

На самом деле донские лошади крупны, великорослы, прекрасной золотистой масти и действительно выносливы. Платов знал, как и Гораций, что «сильные и лучшие — родятся от сильных и лучших». Потому он терпеливо и долго отбирал, как говорят англичане, «The best to  the best» (лучшее к лучшему).