Небо цвета стали

Лагерь Нев’харр выглядел как город мертвых. Не было фургона, на котором не висели бы траурные ленты, большинство обитателей ходили, словно лунатики, окидывая окрестности равнодушными взглядами, пытаясь разобраться со своей жизнью после событий предыдущего дня. Смерть, гнев, ярость битвы, безумное неистовство, сметшее армию Отца Войны, возвращение потерянных детей… это слишком много для обычных людей. Почти треть каравана погибла, раненым же счет шел на тысячи. Прохаживаясь между все еще поставленными в Мертвый Цветок фургонами, Кайлеан видела Фургонщиков с лицами, серыми от усталости, и с глазами, припорошенными пеплом боли. Была у нее надежда, что на пепле этом сумеет вырасти что-то другое.

Она сидела в стороне, перед серым шатром, глядя на старую женщину, которая ходила за одним из Волков. В жестах ее и взглядах не было ничего, кроме огромной просьбы, но он спокойно подошел к своему коню и с ошеломляющей легкостью вскочил в седло. Она остановилась и опустила голову, похоже не имея сил, чтобы взглянуть на своего – сына? племянника? – и принять то, кем он стал. Всем требовалось время, потому что ничто уже не могло быть как раньше. Выслали гонцов к другим лагерям с вестью, что нашлись дети, которых считали мертвыми. Что могли сделать верданно? Бросить их снова? Повернуться спиною и решить, что Волки – не их крови, потому что ездят верхом? За что-то подобное она и сама подожгла бы им фургоны.

И все же Кайлеан надеялась на лучшее. Во-первых, некоторые уже утверждали, что Лааль дала им знак, позволяя отыскать детей и показав верданно новую дорогу. Во-вторых, во взглядах, какими молодые Фургонщики окидывали своих чудом обретенных братьев и кузенов, была нескрываемая зависть. Будет непросто, но вскоре верданнские кони узнают тяжесть седел на своих спинах.

Полы шатра распахнулись, и Кошкодур шагнул наружу. С того момента, как они встретились, лицо его было таким, словно кто-то похитил у него из-под задницы лучшего скакуна, причем средь бела дня. Анд’эверс отослал его с остальным чаарданом в сторону гор, на поиски Ласкольника. Но мало того что это не он отыскал командира, а Ласкольник нашел их маленький отряд, так еще и битва, о которой вскоре станут петь по всем Степям, прошла мимо. Йавенир был разбит Фургонщиками и их новыми союзниками, а Сардена Ваэдроника меж ними не оказалось.

Жизнь – штука вредная и несправедливая.

Он уселся рядом, закусил сухую травинку и выругался.

– Все еще ссорятся?

Он кивнул, глядя на уезжающего Волка.

– Все из-за них.

– Не понимаю, Сарден.

– Ты когда-нибудь задумывалась, что было бы, если б верданно захотели сделаться кавалерией? Четверть миллиона новых всадников рядом со Степями?

– Нет, – ответила она искренне. – Никогда. А ты?

– Я тоже нет, – странно улыбнулся он и выплюнул травинку. – Но некоторые – задумываются, и, похоже, это их пугает. Кха-дар отказывается отправляться за Йавениром, несмотря на бунт Совиненна Дирниха, – добавил Кошкодур, словно это все объясняло.

Кайлеан уже об этом слышала. Последний из Сынов Войны, который, подобно Аманеву Красному, происходил не из истинных се-кохландийцев, поднял своих людей на бой, ударив в земли Завира Геру Лома. В чаардане ходили слухи, что в том было что-то общее с небольшим табуном лошадей и группкой пленников, которых передала в руки Совиннена имперская разведка. События предыдущего лета, отчаянная скачка между холмами в качестве приманки принесли свои плоды.

Геру Лом свернул на юг, пытаясь сберечь, сколько сумеет. Двое Сыновей Войны сражались между собою, один был почти полностью уничтожен, второй перешел на сторону Фургонщиков. С Отцом Войны остались лишь Кайлео Гину Лавьё и личная гвардия. Никогда еще не был он слабее, чем теперь.

Вести по лагерю расходились быстро, а эта была – из важнейших. «Идем, – гласила она, – обозы все еще сходят с гор, свежие силы, люди рвутся в бой; теперь на нашей стороне и сахрендеи, и Волки, и Ласкольник, соберется сорок тысяч всадников, пятнадцать тысяч колесниц и столько фургонов, сколько не видывал еще мир. Идем! Раздавим змею, притаившуюся в Степях! Закончим историю!»

Но Ласкольник сказал: нет. Фургонщики должны закрепиться на возвышенности и не двигаться отсюда – такова воля империи.

На вопрос, отчего воля империи должна быть для них значима, кха-дар ответил, сгибая три пальца.

Во-первых, у нас все еще ваши лошади и скот.

Во-вторых, я и мои люди не поедем.

В-третьих, мы помогли вам, давали вам укрытие четверть века и позволили пройти через горы.

Ваша очередь ответить нам взаимностью.

– Не понимаю, – повторила Кайлеан. – Надо нам его добить.

Кошкодур коротко, без следа веселости, рассмеялся.