Небеременная

Визг опускающегося стекла вырвал меня из бесконечного самобичевания. Боб смотрел на меня с совершенно бесстрастным выражением лица.

– Едем, куда договорились?

Я не смогла выдавить из себя ни слова, а просто кивнула и стала смотреть в окно. Утреннее солнце отражалось от бетона шоссе, и казалось, все вокруг сверкает. Бейли нигде не было видно. И это не удивило меня. Она знала, как обходиться без чьей-либо помощи. Во многом – благодаря мне.

994 мили

Клиника, где делали аборты, оказалась совсем не такой, как я себе представляла. Одноэтажное оштукатуренное здание с недавно выкрашенной отделкой ничем не отличалось от бежевых зданий, стоявших рядом. Здесь были деревья, затеняющие парковку, и аккуратно подстриженная живая изгородь под окном. Я почему-то решила, что это будет нечто грязное, захудалое или, по крайней мере, обязательно снабженное мигающей неоновой вывеской, гласящей: «Сделайте аборт у нас», с красно-оранжевыми языками адского пламени по бокам. Если бы я не сверила адрес, то подумала бы, что люди отбеливают здесь зубы.

Но клиника смотрелась как любое другое строение – до тех пор, пока я не увидела скопление людей на тротуаре. Людей с плакатами. Протестующих. И почему я не подумала о том, что они обязательно здесь будут?

ВЫБЕРИ ЖИЗНЬ

АБОРТ – ЭТО УБИЙСТВО

МОЛИТЕСЬ О ПРЕДОТВРАЩЕНИИ СМЕРТИ

БОЙНЯ

Последний транспарант походил на рекламу фильма ужасов – надпись на нем была сделана кровавого цвета буквами. Одна девушка, моя ровесница или чуть помладше, держала гигантский постер с изображением искореженных частей тела и надписью «12 недель».

Не то чтобы я прежде не видела ничего подобного, и даже помогала изготовить похожие, хотя и не столь кровавые, транспаранты в молодежной группе в церкви. Теперь, читая их из окна автомобиля, я ждала, что у меня проснется чувство вины. Когда я рисовала плакаты в церкви, то представляла некую женщину, которая, будучи потрясена до глубины души, вдруг прозревала. Она разворачивала машину, отправлялась рожать и воспитывать своего малыша и была счастлива всю оставшуюся жизнь. Но ничего такого я не почувствовала. Никакой вины. Никакого пробуждения. Никакого раскаяния. Мои глаза скользили по плакатам, а сердце оставалось безучастным. Я приняла решение задолго до того, как оказалась здесь. Все эти призывы были для меня лишь словами.

А затем, практически одновременно, протестующие заметили лимузин. Их взгляды обратились на меня. Они столпились у края тротуара, скандирование стало громче и превратилось в гортанный рев. Лица противников абортов искажал гнев. Мужчина, ровесник моего папы, потряс кулаком и чуть было не застучал им по лимузину, притормозившему для того, чтобы свернуть на подъездную дорожку; из его рта летела слюна, заляпывающая пыльное окно. Протестующие окружили нас, а потом подобрались так близко, как только могли, оставаясь в рамках закона. Загораживать нам путь они не имели права, но кричать – сколько угодно.

Они не пытались помочь мне. Они не молились. Они ненавидели. И хотя они не видели меня, я закрыла уши руками и сжалась в комок, ощущая их крики как удары.

Лимузин остановился. Боб постарался поставить машину как можно дальше от тротуара, под одним из зеленых раскидистых деревьев. Он сидел, глядя прямо перед собой, и ждал. Я медленно распрямилась и увидела, что руки у меня немного дрожат. До лимузина все еще доносились крики протестующих.

Я посмотрела в окно, пытаясь определить, где находится вход в здание. От двери меня отделяло немало метров асфальта. Но протестующим вход сюда был запрещен. Все, что они могли, так это выблевывать устрашающие, порочащие меня лозунги. Я, придав себе решимости, потянулась к ручке дверцы, и тут…

– О нет. – Ко мне вдруг пришло понимание того, насколько ужасно мое положение. В зеркале заднего вида глаза Боба встретились с моими.

– С тобой все хорошо? – спросил он.

Рядом не было сопровождающего. Никто не заберет меня после операции и не отвезет домой. Да, я продела немалый путь, но без Бейли мне дадут от ворот поворот. Я в смущении покачала головой.

– Э, нужно, чтобы кто-то пошел со мной. Они должны знать, что меня есть кому потом подвезти, а моя подруга… – Мое лицо горело. – А вы никак не можете сопровождать меня? – Мой голос звучал жалко даже для моих собственных ушей, и я умирала со стыда, ожидая ответа шофера. Боб годился мне в дедушки. Он не мог одобрять мое поведение. Боб в раздумье потер поросшие щетиной щеки. И по тому, как он начал складывать губы, я поняла, что сейчас он скажет «нет». Я изо всех сил старалась не заплакать. – Пожалуйста, – прошептала я.

Он немного поерзал на своем сиденье и вздохнул:

– С тебя семьдесят пять за час. – Я пересчитала оставшиеся у меня деньги и удостоверилась в том, что их хватит на то, чтобы заплатить Бобу, а также за аборт и за автобус домой. И кивнула.

– О’кей.