Не знает заката

И еще я понял, почему мне так трудно в Москве. Трудно, трудно, не следует притворяться перед самим собой. В Москве я чувствую себя безнадежно чужим. Не зря Аннет говорит, что я – по-прежнему петербуржец. Есть в этом известная правда. Конечно, Москва удивительна. Она, будто в сказке, которую когда-то читал, даст тебе все, что хочешь: работу, карьеру, успех, известность, благополучие. Она очарует тебя лихорадкой тщеты, блеском значительности, маревом открывающихся перспектив: захлебывается телефон, рябит в глазах от встреч и знакомств, грохочет музыка, распахиваются двери в мраморное великолепие залов. Вращается бесконечная карусель. Все, что хочешь, стоит только по-настоящему захотеть. Она не даст лишь одного: не даст ощущения подлинности этой жизни, ощущения ее правильности, ощущения серебряного воздуха бытия. А без него, как выясняется, жить нельзя. И если в Петербурге я задыхался от присутствия вечности, то в Москве от того, что ее нет вообще. Никакой лихорадкой дел этого не заменишь. Никаким конфетти не засыплешь зияющие провалы. Причем, бессмысленно Москву за это винить. Она такая, как есть, и ничем иным, вероятно, быть не способна. Мы сами ее такой сделали. Москва – это уже давно не столица, не центр государства, даже не промышленный мегаполис. Москва – это просто другая страна, другой мир, другая вселенная, пребывающая в другом мироздании: со своими законами, кажущимися нам абсурдными, со своими людьми, своими деньгами, своими правилами существования. И либо ты эти правила соблюдаешь, ты их угадываешь, и тогда вселенная принимает тебя как своего, либо вдруг замечаешь с испугом их эфемерность, напыщенность, их искусственную круговерть, и тогда, потеряв опору, проваливаешься в пустоту. Воздух московских иллюзий больше тебя не держит.

И наконец мне стало понятно, что из Петербурга я уже никогда не уеду. Я никогда не расстанусь с этими набережными, над которыми таинственно шелестят тополя, с эти в этими пустынными площадями, с мостами, отражающимися в каналах, с этими переулками, где магическая чуткая тишина преобразует существование в жизнь. И не только лишь потому, что тот, кто хоть раз вдохнул воздух вечности, уже не может обойтись без него: мир, лишенный сей ауры, кажется убийственно пресным, но и потому еще, что чем больше им дышишь, тем больше его становится. Бог людям необходим: без него они начнут забывать о «жизни небесной», но и люди богу необходимы: без их любви, без их веры он утратит свое всемогущество. Мне был нужен воздух этого города, я уже не мог представить себя без него, но и я был нужен ему: иначе кто будет воспринимать вечность из времени. Это не было осознанное решение, принятое после долгого и тщательного обдумывания ситуации. Это было, скорее, наитие, вспыхнувшее, тем не менее, с необыкновенной ясностью. Я, разумеется, представления не имел, как все устроится: где я буду жить, если останусь, на что, сумею ли найти какую-нибудь работу? Сразу же возникало невероятное количество трудностей. Однако сейчас меня это совершенно не волновало: где-нибудь буду, как-нибудь перебьюсь, что-нибудь такое себе подыщу. Не было никаких сомнений, что все образуется. «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут»… Так же, наверное, и со мной. Не стоит раньше времени тревожиться о пустяках…

Дважды за это время у меня начинал попискивать сотовый телефон. Он снова работал, и это было знаком того, что от изнанки мира мы поднимаемся к обычной реальности. Гелла меня понемногу вытаскивала. Однако, отвечать на вызовы я не рискнул. Мне и так было ясно, кто меня добивается и зачем. В первом случае звонила Аннет, и я вдруг увидел ее в обмороке вечернего офиса: полутемные коридоры, россыпи помаргивающих огней за окном, очередь машин на проспекте, отчаяние телефонных гудков, соскальзывающих в никуда. Вот она отрывает трубку от уха, бережно, очень бережно кладет ее на держатель, поворачивается, чтобы идти домой, и лицо ее – точно маска, вылепленная из немоты… А во втором случае звонила, конечно, Светка. И я тоже увидел ее, будто мне прямо в мозг транслировали телевизионное изображение. Какой-то вестибюль, отделанный мрамором, зеркала, ажурные пальмы, барьерчик, ограждающий пустой гардероб, будка охранника, приткнутая между колоннами, за распахнутыми дверями – зал с перетекающим в нем людским месивом. Очередная тусовка, выставка, презентация, вечер, посвященный чему-то. И тоже, вместо лица – маска, вылепленная из отчаяния…