Не жди, не кайся, не прощай

– А вы бы отпустили меня, Александр Викторович. Ей-богу, никто о нашем разговоре не узнает. – Лакрицин сделал безуспешную попытку перекреститься. – Я вообще рассчитаюсь, на хрен. Заберу своих и свалю под Курск к бабке. А вы тут сами, без меня друг с дружкой разбирайтесь. А?

– Поешь, как курский соловей, – произнес Мотыль со вздохом. – А свистишь, как Троцкий. Только я тебя отпущу, как побежишь ты к моему братцу с докладом… Короче, или ты сейчас говоришь «да», или никогда отсюда не выйдешь. И никто не узнает, где могилка твоя. Сечешь? Если сечешь, соглашайся.

Потупившись, Лакрицин повел головой из стороны в сторону. Это означало «нет».

– Примерный семьянин, мля, – процедил Кит.

– Займись-ка его яйцами, – распорядился Мотыль-младший. – Хватит рассусоливать. Не желает по-хорошему, пусть будет по-плохому.

– Понял, шеф, – деловито произнес Кит и повернулся к Шапокляку. – Сымай с клиента штаны. Ща мы его щипцами за причиндалы потрогаем.

Подручные засуетились, а Мотыль-младший закурил и сосредоточился на дымных кольцах, выдуваемых из составленных трубочкой губ. Не любил он присутствовать на подобных мероприятиях. Аппетит портился, давление подскакивало, бессонница мучила. Затянувшись, Мотыль опустил набрякшие веки.

Раздался дикий вопль, сопровождаемый гоготом экзекуторов. Еще один, еще… Некоторое время Лакрицин молчал, а Шапокляк оживленно делился впечатлениями с Китом. Потом оба заткнулись. Сделав несколько глубоких затяжек, Мотыль вопросительно посмотрел на них.

– Кажись, того, шеф, – пробормотал Кит, держа ладонь на шее пленника. – Пульс пропал.

– Что значит «пропал»?

– Значит, окочурился он.

– Типа, от болевого шока, – осторожно пояснил Шапокляк, держась от босса подальше. – Сердечко, типа, не выдержало. Слабак.

Мотыль посмотрел на труп Лакрицина. Низ его живота и голые ляжки были перепачканы кровью. Две кровавые капли запеклись в уголках его вылезших из орбит глаз. Штаны с трусами, стянутые до щиколоток, придавали ему вид жалкий и комичный одновременно, но жалости Мотыль не испытывал, а смешно ему не было.

– Мудаки, – вздохнул он, с усилием вставая. – Ни хрена поручить нельзя. У гестаповцев и чекистов небось никто раньше срока не подыхал, а вы…

– Так у них и опыта было поболе, – стал оправдываться Кит.

– Типа конвейера смерти, – ввернул умное словцо Шапокляк.

– А вы потренируйтесь, – предложил Мотыль. – Друг на дружке. Потому что, если еще один такой косяк упорете, я вас самих на конвейер смерти отправлю.

– Извините, Александр Викторович, – заныл Кит.

– Больше не повторится, – вторил ему Шапокляк.

Они смахивали на парочку нашкодивших школьников, вызванных к директору.

Мотыль устало махнул рукой.

– Хорош сопли распускать, лучше приберите здесь. Этого, – он кивнул на Лакрицина, – в камеру хранения.

– Будет сделано, Александр Викторович.

Камерой хранения назывался специальный отсек, снабженный нишами, которые замуровывались по мере необходимости. Две трети из них уже были заполнены. Еще одна головная боль. Куда потом трупы девать, без которых коммерции не бывает?

Ломая над этим голову, Мотыль-младший побрел по коридору к лифту. Пора было подниматься на поверхность, где ожидали другие дела.

«Покой нам только снится», – горестно подумал он.

Сопя и вздыхая, Александр погрузился в кабинку лифта, скрипнувшую под его тяжестью. Настроение было мерзопакостным. Он сожалел о том, что Лакрицин подох слишком рано. Следовало бы хорошенько помурыжить его напоследок. Уже за одну только несговорчивость. Как он посмел сказать Мотылю «нет»? Ну не сволочь он после этого?

Добравшись до центра города, Константин неспешно зашагал в сторону отеля «Олимпийский». Наверняка отель, как обычно, пустовал, потому что цены здесь были непомерно высокими – для того чтобы отпугивать рядовых постояльцев. Временами в «Олимпийском» останавливались какие-то таинственные иностранцы и деловые партнеры Мотылей, но вряд ли с них брали деньги. Отель строился не для того, чтобы приносить прибыль. Здание в первую очередь выполняло функцию штаб-квартиры.

Чтобы попасть к парадному входу, нужно было пересечь главную площадь города, названную, как водится, именем вождя Великой Октябрьской социалистической революции. Гранитный Ленин уверенно стоял на постаменте, выбросив руку вперед, где, по замыслу скульптора, всех ожидало светлое коммунистическое будущее. Теперь получалось, что указывает он прямо на отель «Олимпийский». «Да здгавствует бугжуазия, товагищи! Пгедпгиниматели всех стган, соединяйтесь!»

У постамента бродили откормленные голуби, прогуливались парочки, дожидались клиентов фотографы, а какой-то чудак кричал в мегафон, призывая окружающих собирать подписи против губернатора, чей автомобиль недавно сбил насмерть двух пешеходов. От поборника справедливости шарахались как от сумасшедшего, да и может ли быть нормальным человек, полагающий, что подписи простых граждан что-то значат в этом мире?

«Предприниматели всех стран, соединяйтесь! Заодно с политиками и государственными чиновниками! Великая коррупционная революция, о которой так долго мечтали либералы, совершилась!»