Не жди моих слез

Я уже не слышу Маришу. Я думаю о том, что любовь сменилась привычкой вскоре после Маришиного рождения. Как-то муж задержался на работе (до этого всегда спешил домой, ко мне), как-то засиделся с друзьями и пришел под утро. Были слезы, истерики, упреки с моей стороны, беспрестанное напоминание о том, что у тебя — дочь. Как будто маленькое существо, мирно посапывающее в колыбельке, было гирей, которую отец был обязан постоянно носить на шее. Он молчал в ответ на мои обвинения, старался приходить домой вовремя, закрывался у себя, отключался от всего у телевизора. От нас с Маришей в первую очередь. Я нервничала, мне недоставало его внимания, хотя бы ласкового взгляда. Но какие я могла предъявить ему претензии? Он был дома, он исправно выносил ведро с мусором, покупал на рынке картошку, сдавал пустую молочную посуду, ложился со мной в постель. Он даже меня хотел. Правда, все реже и реже. И я, отдаваясь ему, чувствовала: это уже не то, не то…

— Не плачь, мамусик, — слышу дочкин голос. — Ведь я с тобой. Только ты пойми…

Зазвонил телефон. Я кожей почувствовала — это он. Мариша сняла трубку.

— Все о’кей, папуля… Отдохнула дивно… Болтаем с мамой на кухне… Да, да, о превратностях любви… Вот именно: философски и абстрактно… Конечно, скучаю и очень тебя люблю… Ура! Мы тебя ждем!

Тут же звонок в дверь, и передо мной — Женя: нарядная, выкрашенная под Монику Витти, с длиннющими сизыми ресницами. Костюм на ней изумительный — вижу это по Маришкиным вспыхнувшим восхищением глазам. Женя чем-то расстроена. Чем-то новым, что не успело еще найти лазейку в кладовую горькой женской мудрости.

— Светка, я сдаюсь. Он мне только что такое сказал… Какая там жалость. А ты тоже заняла конформистскую позицию? — обратилась Женя к Марише. — Может, они и правы, наши великовозрастные деточки. Мы с тобой отстали духовно, физически, психически. Одним словом, во всех отношениях. Защищенные от житейских бурь гордым статусом замужней женщины.

Женя хохочет. Мариша тормошит Женю, отчего громко звенят Женины космические — кружок в кружке и еще треугольник со звездочкой, и все это в нескольких измерениях — серьги.

— Евгения Гранде, соблюдайте спокойствие. Тем более что жалость к себе вызывают лишь слабые и сломленные духом. Я бы возненавидела себя, если бы кто-то меня пожалел, — изрекает моя восемнадцатилетняя дочь. — Мамусик, я сбегаю за пирожными. А вы тут без бабства, пожалуйста. Вы ведь не только замужние, но еще и современные женщины, верно?

— И что он тебе сказал? — спрашиваю я, когда за Маришей захлопывается дверь. — Моя дочка мне тут тоже такого наговорила…

— Он сказал, что я ему друг, что он ни за что на свете меня не бросит, что он мне на самом деле, а не на словах за все благодарен. Прежде всего за верность. Верные женщины, сказал он, — опора всей нашей жизни. На них держится мир. Он сказал, что другой жены себе не представляет и представить не может, и если бы начать все сначала, опять бы выбрал меня. Он сказал…

— Что не надо смешивать вино с водой, кофе с сахаром, а семейную жизнь с любовью, — подхватываю я с горькой усмешкой. Еще неделю назад повторяла этот афоризм на работе, и не думая применять его к себе.

— Погоди, не перебивай. Он сказал, что старость нам все равно вместе доживать, что делить нам нечего, что у Витьки должны быть и отец, и мать. Но… — Женя поставила на стол локти, подняла указательный палец и помахала им у меня под носом. — Но, кроме борща, чужих страстей в телевизоре и хождения в надоевшие до чертиков гости, существует любовь. На что я ответила ему: «Люби меня. Ведь я тебя очень сильно люблю». Он на меня посмотрел… Знаешь, как он на меня посмотрел?

— Догадываюсь.

— Ага. Вот именно. Сказал: «Ты красивая, ты нравишься мужчинам». И — ушел. Да, сперва поцеловал меня в щеку, чего уже сто лет не делал.

— Но должны же существовать какие-то нравственные устои, тормоза, — вслух рассуждала я. — Будто бы мы с тобой не видим всех издержек семейной жизни. Мы же терпим все во имя…

— Чего?

Женя глядела на меня такими же круглыми наивными глазами, как полчаса назад Мариша.

— Ну, а если мы с тобой тоже предадимся… развеселой жизни? Что будет тогда? Кто возьмет на себя роль кариатид?

— Да, он еще вот что сказал, — продолжала Женя, пропустив мои вопросы мимо ушей. — Сказал, что сносил всю эту тягомотину почти безропотно, пока не встретил…

Думаю, мой муж поступил точно так же. Не в его стиле размениваться на дешевые романчики.

Только нам от этого не легче. Господи, как же я ее ненавижу, эту Киру. Нечестно, бессовестно это — прийти на готовенькое и…

Они входят вместе с Маришей, оба счастливые, возбужденные.

— Привет, — кивает он мне и Жене одновременно. — Все цветем и пахнем? Красива до неприличия. — Это Жене. — Как наш зуб? — Это уже мне. — Нам со Славкой крупно повезло с женами. Он-то хоть понимает это?

— Понимает. — Женя пришибленно кивает. — Он, как и ты, все прекрасно понимает.