Не жди моих слез

— Я сегодня встретил Киру, — как бы между прочим говорит он. — Прошлись по бульвару, выпили кофе. Она уезжает в командировку. Просила передать тебе привет. Представляешь, ее дочка заболела инфекционной желтухой, но она не может отложить поездку.

«Бог покарал. За меня, — злорадствую в душе я. — Ребенок, конечно, ни при чем…»

— Между прочим, Кира очень честный и порядочный человек, каких теперь не много, — говорит он, тщательно размешивая пустой чай.

Я начинаю сомневаться: может, я все напридумала? Или же его слова — двойной камуфляж?

Наверное, я гляжу на него уж слишком испытующе, потому что он вдруг спрашивает:

— А ты случайно не ревнуешь меня к Кире?

И улыбается — довольно, самонадеянно. И искренно в то же время.

Я тоже улыбаюсь. Мне, между прочим, улыбка идет. А ее старит. Хоть она и улыбается направо и налево.

— Я видела вас сегодня, — не выдерживаю я. — Скажи Кире, она катастрофически похудела. Прямо узница концлагеря.

Он не краснеет, а только щурится. Я не свожу с него глаз: жесты спокойны, естественны, правда, взгляд устремлен в полупустую чашку.

— Почему же ты…

— Не хотела вам мешать, — делаю я очередной прокол. — Вам было очень хорошо вдвоем. Третий в таком случае бывает лишним.

Какие избитые фразы — прямо с телеэкрана. Что поделаешь: последнее время смотрю почти все сериалы, чтобы хоть как-то скрасить однообразную серость бытия.

— Мы… я так и думал.

Он нервно барабанит пальцами по скатерти и смотрит куда-то в сторону.

— Вы обсуждали меня с ней?

Я сказала это на той высокой ноте, с которой начинаются семейные сцены. Сцены — не в мою пользу.

Я хватаюсь за щеку, делаю мученическое лицо.

— Что, зуб? — примирительным тоном спрашивает он.

По крайней мере помнит, что у меня болит. Или же наоборот — не помнит?..

Шатаясь, я пробираюсь к шкафчику над холодильником, где хранятся лекарства. Капаю в стопку мимо (это нарочно), лью через край воду из чайника. Слышу его вздох, спиной чувствую. Нет, не жалость — раздражение.

Раз так…

— Мариша говорит, эта твоя писательница строит из себя Маргарет Митчелл харьковской губернии…

— Может, не будем делать действующими лицами наших семейных сцен собственных детей?

— Она все видит. Ты хоть раз подумал о том, что твоя дочь — невеста? У нас с тобой скоро внуки будут, а ты…

Я срываюсь на визг. Я сама себе отвратительна, но ничего поделать не могу: джинну тесно в бутылке, куда его насильно запихнули, он бьется об ее стенки. Если джинн вдруг вырвется наружу…

Как бы я ни ненавидела мужа в данный момент, я любыми средствами хочу сохранить семью, ибо не принадлежу к числу излишне эмансипированных дам.

Он поднимается из-за стола со своим презрительным «так-так», идет к телефону. Ну вот, добилась своего: считай, сама спровадила к ней на ночь глядя.

— Коленька, если ты меня хоть немного любишь… — слышу словно издалека свой жалобный голос.

Пустой взгляд не на меня, а всего лишь в мою сторону. Но к телефону не идет. Надевает куртку, закуривает сигарету и громко хлопает дверью.

Я мечусь по квартире, снова лезу в шкафчик с лекарствами. Сейчас ему, им всем назло наглотаюсь таблеток, оставлю обвинительную, нет, лучше всепрощающую записку… Мариша уже большая, к тому же у Мариши две бабки. Не видать, не видать этим поблудам счастья!..

— Светик, это ты? — слышу в трубке Женин голос. — Я сейчас примчусь к тебе, хорошо? Сию минуту. Умоляю, никуда не уходи…

Мы выплескиваемся по очереди. Женя случайно наткнулась в столе у своего Славки на французские духи.

— Представляешь, как раз в день моего рождения. А сам всего какой-то час назад сказал: подарок за мной. — Женя, интеллигентка, даже можно сказать, рафинированная, ругается, как последний водопроводчик. — Я ему в глаза: развод, и никаких оливковых ветвей. А он засмеялся, засвистел этот паскудный мотивчик из «Мужчины и женщины» и был таков. А ведь это я, я привела эту стервозу в дом, английским с ее сыном занималась, жалела ее… Светик, хоть ты мне скажи: куда катится наш мир?

Что тут сказать? Сегодня нам обеим кажется, что он катится в бездну. Уж коль семьи рушатся…

Вот тебе и Женя с ее рецептами.

Мы засыпаем чуть ли не в обнимку, наглотавшись всевозможных транквилизаторов. Но до этого вырабатываем совместную программу действий под условным названием: «Кармен будет побеждена».

С утра за кофе мы уже более-менее спокойны — все ведь в наших руках, а уж тем более собственные мужья, верно? Мы перебираем в памяти произведения искусства всех времен и народов, воспевающие свободную любовь. И как воспевающие. Мы ужасаемся их количеству. Взять ту же оперу «Кармен» Бизе — Микаэла, чистая, верная, осталась в итоге в дурочках. Та же участь постигла и Наталью из «Тихого Дона». Мы вовсе не в претензии к создателям этих образов, мы лишь возмущаемся действительностью, которую они до слез правдиво запечатлели.

— Любовь под запретом всегда слаще любви узаконенной, — рассуждает Женя. — Соединись Григорий с Аксиньей брачными узами — вот и конец их любви. Нет, кто вечно рядом, как стол или диван…

— Дофилософствовалась. Молчи лучше, — взмолилась я. — Сама ты венский стул.