Не вспомню

Но зачем? Это тот вопрос, который беспокоит меня больше всего.

Адресовала я ее себе или кому-то другому?

Скорее, все-таки кому-то другому.

Потому что в противном случае подразумевается, что я заранее знала о предстоящей потере памяти, так ведь? Зачем же иначе мне писать напоминание себе, что я кому-то могу верить? Но я знаю, что это совершенно исключено. Никто не смог бы предсказать крушение самолета. Никто не мог предвидеть развитие у меня амнезии. Или же я успела нацарапать эту записку в самый последний момент, когда самолет уже камнем падал в океан? На всякий случай?

И кому – ему?

«Верь ему».

Мне в голову приходит только один человек. И как раз ему-то мне хочется сейчас верить меньше всего. Потому что тогда придется поверить всему, что он мне рассказал.

Что какие-то люди меня разыскивают.

Что я в опасности.

Что меня не было на борту самолета.

Нет. В это я поверить не могу.

В мире миллион тех, кто подпадает под понятие ему. А потому кажется совершенно надуманным и иррациональным предположение, что в записке идет речь именно об этом юноше.

Но уж если я действительно сама написала такую записку ей – то есть себе, то не должна ли теперь установить это с полной достоверностью?

После обеда я захожу в ванную при своей спальне и умываю лицо с помощью освежающего лосьона, который Хезер все же купила сегодня в том магазине. Еще в больнице Кияна научила меня следить за собой. Зубы следовало чистить, лицо умывать, грязь из-под ногтей вычищать. Меня до сих пор раздражает, что кому-то пришлось напоминать мне о вещах, которые подразумевались сами собой. Это же так логично. Так по-человечески просто.

Пришлось столько раз начинать все заново, что я уже сбилась со счета. А ведь у меня давно появилось ощущение, что я не из тех, кто сбивается со счета легко.

Под дверью спальни Коуди я замечаю полоску света. Слышны голоса. Их там трое. И, кажется, они спорят между собой.

За ужином Коуди предупредил родителей, что к нему придут школьные приятели.

Я щелкаю замком, открываю дверь и вижу, что Коуди с двумя другими мальчиками примерно его возраста расположились вокруг большой доски с глянцевой белой поверхностью. Она вся покрыта красными знаками, а Коуди держит в руке такого же цвета толстый фломастер.

Голоса мгновенно замолкают, когда все трое поворачиваются в мою сторону.

– Ты не в курсе, что в чужие двери принято стучать? – интересуется Коуди.

Судя по его тону, он на меня зол, хотя и неясно, за что именно.

– В курсе.

Он каким-то непонятным образом ухитряется издать с помощью носа смешной звук.

– Так чего же не постучалась?

– Не думала, что сейчас это необходимо.

Один из приятелей начинает смеяться, но потом затыкает себе рот ладонью.

– Тем не менее это было необходимо, – говорит Коуди все тем же странным тоном, от которого у меня возникает неприятное чувство.

– Ты сердишься? – спрашиваю я, делая шаг в его сторону и стараясь встретиться с ним глазами.

Однако Коуди избегает моего взгляда.

– Нет, – отвечает он едва слышно.

– Но ты кажешься мне рассерженным.

– Ничего подобного. Чего ты хотела?

Я смотрю на двух других мальчиков, размышляя, стоит ли при них заводить разговор, ради которого я пришла. Вообще-то я даже не решила пока, могу ли довериться самому Коуди, но это сейчас единственный доступный мне вариант. Я могла бы обратиться со своей просьбой к Хезер и Скотту, но что-то подсказывает, что они едва ли согласятся помочь. Да еще потребуют объяснений, которые я пока не готова дать.

– Мне нужно поехать в Лос-Анджелес, – решаюсь сказать я. – А если конкретно, то в аэропорт.

Коуди смеется, но несколько натужно.

– Так пусть мои родители отвезут тебя.

– С ними я поехать не могу.

– Что ж, тогда желаю удачи.

Я понимаю фразу, но одновременно чувствую уверенность, что на самом деле никакой удачи он не желает: и тон, и сопровождавший его слова жест красноречиво об этом свидетельствуют. Подобное противоречие начинает раздражать уже меня.

– Мои родители ни за что не позволят тебе уехать из нашего дома одной, – добавляет Коуди.

– Да. Знаю. Потому и прошу, чтобы меня отвез ты.

У него в прямом смысле слова округляются глаза:

– Что? Прямо сейчас?

– Нет, – отвечаю я. – Рано утром. До того как Хезер и Скотт проснутся.

– Эта девочка совершенно потеряла рассудок, – обращается Коуди к друзьям.

– Вот именно, – неожиданно для него соглашаюсь я. – Потому мне и необходима эта поездка. Проверить, не смогу ли я вновь его найти.

Теперь все трое дружно смеются, хотя я ничего смешного здесь не вижу. Я что, пошутила? Но я вовсе не хочу шутить и сама не понимать смысла шутки. Это было бы слишком досадно.

– Так ты сможешь отвезти меня туда? – спрашиваю я снова, когда хохот стихает.

– Нет. – Коуди поворачивается ко мне спиной и смотрит на белую доску, продолжая что-то на ней писать.

– Почему?

– Потому что я очень занят, – решительно отрезает он.

Я смотрю на доску и вникаю в суть изображенных на ней значков. Оказывается, это цифры, буквы и математические символы.

– Ты занят вот этим? – на всякий случай уточняю я.

Коуди больше даже не оглядывается.