Не верь тишине

— Ты в эти дела не лезь, — остановил Смирнов. — До них еще черед не дошел.

— Может, и не дошел, — живо повернулся к нему Карп Данилыч. — Однако мы-то сейчас здесь, в этом амбаре, как тати ночные, от людей хоронимся…

Но договорить Митрюшин не успел: дверь амбара содрогнулась под градом ударов. Резкий голос из темноты оборвал оцепенение:

— Эй, вы там! Открывай дверь, выходи по одному!. Без оружия!

И в напрягшейся тишине опять:

— Приказываю именем Советской власти! На размышление минута!

— Идиоты, дураки! — прохрипел Гоглидзе, непонятно к кому обращаясь, и дунул на свечу.

Наступила тьма. В узкое оконце под крышей заглянула дрожащая звездочка, непостижимо далекая и недоступная, как вечность.

— Перестреляют в этой мышеловке, как собак. А я на тот свет не тороплюсь, — снова прохрипел Гоглидзе. — Будем выходить, посмотрим, сколько их там. Откройте, поручик. — И громко крикнул: — Мы выходим!

Смирнов подошел к двери. Деревянно стукнул запор, и ночь открылась навстречу. Ротмистр постоял секунду и шагнул к выходу. Его остановили, обыскали, кто-то приказал отрывисто и звонко:

— Проходи! Следующий!

Вышли Добровольский, Субботин, Смирнов.

Гребенщиков жался в угол. У Митрюшина мелькнула мысль остаться, притаиться, как мышь, но он лишь тоскливо усмехнулся на свою наивность. Ноги стали ватными, во рту появилась горькая сухость. Он замешкался в двери, но его грубо схватили за рукав.

— Давай-давай, пошевеливайся!

После душного амбара предрассветная свежесть показалась особенно приятной. Карп Данилыч глубоко вздохнул, слыша, как внутри холод сжимает сердце, а оно загнанно бьется, отбивая одно и то же: «Вот и все… Вот и все… Вот и все…»

Его подтолкнули к другим. Они выстроились короткой угрюмой шеренгой.

— Все, что ли? — спросил невысокий с коротким ежиком волос человек. — Проверьте, — приказал красногвардейцу.

Митрюшин не понял, что произошло: в амбаре послышался глухой шум борьбы, и человек с ежиком волос, а с ним еще двое — бросились на помощь красногвардейцу.

Карп Данилыч так и остался бы стоять на месте, если бы его не подтолкнул в бок Добровольский, шепнув жарко и страстно: «Бежим!» И он рванулся в сторону, не слыша ни криков «стой!», ни выстрелов.

43

Тяготила неизвестность. Догорала свеча, а архимандрит Валентин никак не мог успокоиться. Роившиеся мысли переносили за пределы Москвы, в тот небольшой городок, где должна начаться открытая борьба против Советов. Но сведений оттуда пока не было, и в сердце закрадывалось мрачное предчувствие.

Архимандрит погасил ножницами мигавший огарок. Сумерки сплели паутинки вечера в мягкую серую ткань. Небо начинало высвечиваться звездами.

Валентин отошел от окна. Шаги гулко отдались в комнатах. Архимандрит никак не мог унять неприятной дрожи в теле. Голова отяжелела, мысли потеряли привычную четкость и стройность.

— Ваше высокопреподобие, — вывел из задумчивости вкрадчиво-осторожный голос. Перед Валентином стоял монах-келейник. — Депешу велено передать. — Келейник протянул пакет.

— Да-да, — словно очнувшись, заторопился архимандрит, но взял себя в руки. Равнодушно принял конверт, спросил: — Из какого прихода?

— Не сказано. Черница передала, а в подворье войти не пожелала.

— Хорошо, ступай.

Келейник удалился.

Валентин хотел сразу вскрыть пакет, но сдержался. Секунду подумал и направился в свой кабинет. Там чуть подрагивающими пальцами распечатал.

«Его высокопреподобию архимандриту Валентину.

Ваше всемилостивейшее высокопреподобие!

Считаю необходимым сообщить вам, что дело, так усердно готовившееся в известной вам округе, успех не возымело.

Молю господа, да поможет он всем нам в дальнейшем правом деянии и сохранит верных слуг беспреткновенно в нынешних лютых для церкви обстояниях.

С любовью о господе Алевтина, игуменья Покровско-Васильевского монастыря».

Архимандрит прочитал письмо, ощущая, как боль невидимыми молоточками застучала в виски. Он опустился в кресло. Подумалось о том, каков будет результат поражения, как скажется оно на других и о том, что следовало бы во всем разобраться спокойно и внимательно, ибо это только начало, а за спиной другие города и другие приходы. «Узнать, изучить, извлечь уроки — и с божьей помощью вперед! А икона с драгоценностями? Начнутся допросы, обыски, могут добраться и до нее. Значит, надо торопиться!»

Исчезли неуверенность и слабость: деятельная душа, определив главное, отбрасывала тягость неизвестного.

Валентин вздохнул, встал. Он знал теперь, что ему делать, как поступить.

44

В маленькой и сырой полуподвальной каморке стало еще тоскливее. В узкую щель окна виден был часовой, надоедливо отмерявший пространство справа-налево, слева-направо. Иногда он останавливался, к чему-то прислушиваясь, потом снова раздражающе-нудно отправлялся в четко очерченный короткий путь.

День с рассвета до заката пролетел мгновенно, но им показалось, что сидят они здесь вечно. После утреннего допроса их отправили в эту временную тюрьму. Ближе к полудню пожилой красногвардеец принес бачок с железной кружкой, поставил у двери и, не отвечая на вопросы и угрозы поручика, вышел.