Не верь мне

— Богатая не я, — отрезала, — а человек, который для меня и моей дочери сделал намного больше, чем ты за всю мою жизнь. Поэтому не нужно давить на жалость. Мне все равно, где ты будешь жить со своей женой и дочерью. Я хотела увидеть тебя, думала… Думала, что буду скучать по тебе. Но нет, — усмехнулась. — Теперь понимаю, что нет. И если уж на то пошло, чтобы купить эту, как ты выразился, халупу, мама работала всю свою жизнь. Моя мама, — ещё жестче, хотя воспоминания о маме всегда отзывались в сердце болью. Сейчас именно эта боль давала мне силы смотреть на отца прямо и быть стойкой. — Так вот пусть женщина, которая родила тебе вторую дочь, идет и пашет для того, чтобы купить свою халупу. На этом всё. Будь счастлив, отец, — смотрела ему в глаза и думала о том, что я все же набитая идиотка. Никогда он меня не любил. Никогда не любил маму. Хотела уйти, но всё-таки добавила:

— Знаешь… мама умерла, понятия не имея, какая ты сволочь. За это я тебе благодарна.

— Да что ты понимаешь, — разочарованно вздохнул отец.

— Достаточно, — кивнула, перехватив соскользнувший ремешок сумочки. — Прощай, отец.

— Алина! — донеслось мне в спину, но я не остановилась. Прежде всего потому, что больше ничего не хотела слышать. Ни слушать, ни слышать, ни знать. Злилась на человека, который, как и всё тут, совсем скоро должен был остаться в прошлом. На отца, который так и не стал мне отцом. И опять больно. Как будто по артерии бритвой, как будто кровь в разные стороны. Но это было не единственной причиной того, что я даже не обернулась. Слезы. Они все-таки застлали глаза, пусть даже умом я понимала — не стоит. Не за чем.

Наверное, мне стоит перестать быть вечно жалеющей всех жертвой. У меня впереди новая жизнь. В это самое мгновение я дала себе слово, что построю её так, чтобы моя дочь могла мною гордиться. И моя мама… моя мама тоже могла бы мной гордиться. Пусть даже она уже не здесь, пусть даже я больше никогда не смогу обнять её, не услышу её голос, она будет гордиться мной. Смотреть сверху и гордиться. Обещаю.

Олег

Сегодня она улетает в чертову Америку. Я знал номер рейса, точное время вылета, аэропорт. Я мог бы попытаться остановить её. Я мог бы погнаться за ней следом. Все это, черт возьми, я мог бы сделать! Мог бы, если бы не понимал — Алина не вернётся. Вернуть силой? Вряд ли, пусть даже это бы я тоже мог. Права винить её за то, что она предпочла благополучную жизнь за пазухой у Козельского едва ли не вечной борьбе с моими демонами у меня не было. Умом я понимал это, хотя во всём, что касалось этой девочки, разумного во мне изначально было не много. Борьба внутри меня продолжалась до последнего. До того самого момента, когда я, откупорив бутылку пятидесятилетнего виски, плеснул в бокал столько, чтобы выпить наедине со своей собственной темнотой. Мне уже вряд ли удастся выбраться, а она… пусть почувствует жизнь, увидит её, настоящую.

Свет в гостиной был выключен. За окном уже сгущалась ночь, и комната освещалась лишь проникающим внутрь светом уличных фонарей. Я опустился в кресло.

Покачал бокал в руке и посмотрел на светлое пятно за стеклом. Жизнь с маленькой кнопкой, отчаянно борющейся за своё право увидеть этот мир с самого начала. Янина. Действительно красивое имя. Достав из брючного кармана смартфон, я нашел фото, что прислала мне Инна пару недель назад. Алина, уставшая, но такая счастливая, и маленький комочек, который она прижимала к себе. Отпустить её. Могу ли я хоть раз в жизни поступить правильно? Ведь оставить её — самое верное решение.

Взгляд мой от экрана устремился поверх телефона к каминной полке. Там, прямо по центру стояла урна с прахом жены.

— Только ты и осталась со мной, Аня, — выговорил я, снова блокируя телефон, неотрывно рассматривая урну. — Только ты.

Взял с пола бутылку и плеснул ещё немного виски. Сделал глоток и поморщился. Пойло с пятидесятилетней выдержкой… А на губах всё ещё привкус прощального поцелуя. Вкус Лининых губ я буду помнить всегда. А со мной… Аня. Ставшая серой вечностью Аня и та иллюзия счастья, тот рисунок, который она отдала мне в нашу последнюю встречу. Я, она и наш сын.

Больше у меня ничего не осталось. Даже те картины, что пылились на чердаке дома, теперь принадлежали не мне. Когда этот старикашка — Рыжов, адвокат Макаровых, заявился ко мне и сказал, что Аня оставила завещание, в котором меня не указала, я не удивился. Мне от жены и её семьи ничего не было нужно. А вот картины…

— Увы, картины теперь тоже принадлежат не вам, Олег Константинович, — поправив очки, сказал тогда Рыжов. Сухопарый, с маленькими темными глазами, он напоминал мне хорька. Завещание… Вот чего я не ждал от Ани, так этого. Хотя для семьи, имеющей собственного поверенного, это в порядке вещей.

— А кому?

— Девушке, — он потянулся к портфелю, достал документы и прочитал: — Алине Александровне Мироновой.

Это было для меня действительно неожиданным, хоть вида я и не подал. Не знаю, каким образом Ане стало известно об Алине. Скорее всего, рассказал чертов Литвинов. Что же…