Не умирать в Венеции

Мы почти пропускаем момент, когда за окном показываются Альпы. Мой любимый вид. «С этой минуты и мой любимый вид тоже!» Бело-песчаные складки с серебристыми нитями горных рек и тускло поблёскивающими под солнцем стразами отдаленных альпийских сёл калейдоскопом разворачиваются под крылом. Моя рука перебирается от чуть шершавого колена к ее зеленым шортам, туда, где складки плотной ткани, уже и уже сбираясь вместе, устремляются в одну точку. Мои пальцы скользят по краю, где обнажается кожа. Горячая и одновременно прохладно-шелковистая. Не отрывая взгляда от горной гряды, она цыкает в мою сторону и задерживает интервенцию своей ладошкой.

Подлокотник между нами убран, и я сижу, близко придвинувшись к ней, почти уткнувшись носом в ту сладкую точку, где мочка уха переходит в изгиб шеи, эпицентр ее терпкого, манящего запаха – полыни и джина. Я знаю, это – ее любимые духи, молекулы которых соединяются с молекулами тела и образуют неповторимую композицию. Сладострастно, но бегло вдыхая ее аромат в паузах между фразами, я вещаю о названиях озер и поселений, что мы пролетаем – сверяясь с картой, конечно. На мои робкие попытки расспросить о муже она жалобно отвечает: «Давай не сейчас». Сосед справа явственно тянет шею, чтобы тоже заглянуть в иллюминатор. Мне его даже немного жаль.

– Ой, а это не лохнесское чудовище там торчит из воды?

– Если только ихтиозавр, – смеюсь я.

– Ну правда! Смотри, что за странная ерундовина?

– Сойдемся на том, что это адриатическое чудовище. Вон, видишь, сама Венеция похожа на пару рыбин, обнявшихся, как инь и ян.

– Точно, – хихикает она, – или на нас, обнявшихся, как рыбки.

– Ты моя рыбка.

Я хочу рассказать ей, как было тяжело эти четыре месяца, три недели и два дня в разлуке, как мечта о ней затмевала передо мной весь белый свет, как Венеция стала моей путеводной звездой… Впрочем, девочка и так всё знает. Хотя те слова не произнесены вслух – они всегда будто парят в воздухе между нами, нависают над нашим безмятежным блаженством даже сейчас. Я безотчетно сжимаю ее бедро, и она чуть вскрикивает – самолет неожиданно теряет в высоте. «Мы уже садимся?» «Да, милая».

2

Когда я рядом с ней, она как будто не со мной. Она – часть меня, половина двуглавого чудища с гигантским сердцем, выпрыгивающим из груди. Плечо к плечу, рука в руке, мы сливаемся в одно, становимся единым целым, мотыльком летим на пламя, рыбкой ныряем в канал. Благо вот он – сразу же за Пьяццале Рома, куда нас доставил пыхтящий автобус. Немного жалко, что наши ноги впервые ступают на эту шаткую почву не через врата вокзала Санта Лючия. Однако вид с моста Конституции компенсирует досаду.

Она держит крепко мою руку, словно боясь потеряться или упасть в воду. Хотя местность здесь еще не по-венециански просторная, открытая всем любопытным взглядам. Я тороплюсь уйти с площади, от толчеи возле станций вапоретто, прочь от дешевых закусочных и вездесущих стоек с пестрым китайским барахлом. Скорее нырнуть в Рио Леонардо, лишь мимоходом отметив небрежным шагом низкие ступени понте-делле-Гулье и избежав соблазна тут же выхватить фотоаппарат, чтобы поймать в перископ объектива лазурную синеву справа и слева, сверху и снизу. Отражаясь от солнца, она разбивается тысячью мелких рыбешек, бьющих серебристыми плавниками прямо в зрачок. Бегом, бегом в старый еврейский квартал…

Минуя многочисленные траттории и касы, выходим в русло более размеренной венецианской жизни. Туристов здесь, однако, не меньше. Удивляюсь, как местные умудряются не ощущать себя вечными гостями – вон, спешат в сей ранний час по своим будничным делам. Булочник, звеня ключами, торопится отпереть булочную. Группка элегантных синьоров в иссиня-серых пиджаках с деликатной искрой срезает маршрут на пути к банку. Седовласая венецианка в каракулевой шубке и шёлковом леопардовом шарфике вывела ради утреннего моциона своего тузика, и он вяло поливает ближайший угол выцветшего палаццо. Ее супруг (не собачки, а синьоры) в это время флегматично закидывает в себя обязательный эспрессо в только что открытой булочной и коротким сухим рукопожатием приветствует забежавшего ради того же утренне-будничного ритуала владельца соседней лавки, торгующей уродливыми позолоченными карнавальными масками. Туристы, тускло поблескивая затуманенным взором, безжизненность которого удваивают запотевшие стёкла кафе, уминают свои бриоши с капучино. Бодрые пострассветные плюс десять подгоняют нас: бегом, в укрытие…