Не только память

Строительство в Бирме не было обыкновенным строительством. Здесь все учились — и бирманские рабочие, и советские специалисты. Первые учились строительному делу, перенимая опыт советских людей, вторые учились работе в тропиках и… дипломатии — ведь часто бирманцы находились в плену идей и навыков, привитых колониальными временами. Идеи отжившие, мешающие, но с ними не разделаешься одним махом. Надо было уметь доказать ненужность того, что хотелось попросту отмести. И еще — стоял вопрос о чести советских строителей, советской строительной школы. Мы были первыми советскими специалистами и обязаны были строить не хуже англичан — ведь наши специалисты не ниже разрядом, хотя получают меньше, не имеют отдельных вилл и регламентированного штата слуг. Объем и качество специальных знаний доказывались сравнительно просто. Квалификация и компетентность советских специалистов были признаны скоро. Но больше всего нашим ребятам помогло их отношение к работе: если надо — остаться на вечер, чтобы еще раз объяснить бирманскому водителю не дающуюся ему операцию, если надо — просидеть воскресенье над поломанным бульдозером. С этим было связано и другое — отношение к бирманским коллегам. Наш строитель оказался совершенно новым для Бирмы типом иностранного специалиста. Таких здесь не видели. Нельзя забывать, что не прошло и десяти лет с тех пор, как Бирма стала независимой, и пережитки колониализма, вернее, последствия колониализма еще очень чувствовались. В их числе было крайне недоверчивое отношение к любому европейцу, к любому «белому», и это как-то касалось наших специалистов, хотя они приехали из социалистической страны. «Социализм социализмом, — чувствовалось в первое время, — а все-таки, каковы эти люди на деле?»

И вот доказательство того, что социализм — не пустой звук, что человек из социалистической страны в самом деле лишен национального или расового чванства, пришло очень быстро, быстрее даже, чем можно было предполагать. Если в этом одно из достоинств нашей страны, то можно смело сказать, что наши ребята достоинства не уронили. Конечно, такие вещи проявляются больше в чем-то неуловимом. Когда ты садишься в кабину экскаватора со своим напарником и учеником, он очень скоро разберется, как ты к нему в самом деле относишься — не на словах, а в душе.

Кстати, утверждению авторитета советских специалистов помог первый спутник. Помимо того что он укрепил веру в возможности нашей страны, в уровень ее техники и косвенно в знания ее строителей, он убедил немногих, все еще по инерции сомневавшихся бог уже знает в чем. Это были не рабочие, а некоторые инженеры. У Аун Со, умный парень, прораб, обычно предпочитал ограничиваться вежливым приветствием утром и только самыми необходимыми по работе словами. И вот через несколько дней после запуска спутника, в четыре часа, когда кончался рабочий день, он подъехал к конторе, оглушительно гремя своим мотоциклом.

— Вы не очень спешите? — спросил он.

— Нет.

— Тогда следуйте за мной.

Мы послушно забрались в наш общий газик и поехали за инженером к городу. Мотоцикл остановился недалеко от пагод я Шведагон, у ряда маленьких ресторанчиков И кафе, где любят просиживать вечера бирманцы из соседних домов. У Аун Со подвел нас к свежевыкрашенному ресторану покрупнее.

— Посмотрите, как он называется.

Мы подняли головы. Как мы сразу не заметили? На синей новенькой вывеске-спутник. Рядом надпись по-бирмански и по-английски — «спутник».

— Мне хотелось бы пригласить вас на чашку кофе в этот ресторан. Можно?

Мы вошли.

* * *

И вот я снова подъезжаю к институту после нескольких лет разлуки. Ему уже второй год; второй год, как он работает. Его здания, новые и прочные, потеряли глянец первых дней. Не то что он кажется обтрепанным или старым — нет, просто он уже жилой, у него есть лицо, какое имеет каждый дом или группа домов, когда они вживаются в город и становятся его неотделимой частью. Обширные газоны между главным корпусом и общежитиями покрыты ровной травой. Деревья, посаженные бирманскими садовниками и советскими строителями, уже выросли настолько, что закрывают кое-где окна второго этажа.

Был полдень, и было жарко. Редкие фигуры студентов проскальзывали в тени длинных галерей. Пустовали спортивные площадки, над круглым бассейном перед главным корпусом чуть шевелился воздух.

Но, пройдя колонны фасада, я оказался в царстве совсем другой тишины, нежели знойное молчание улицы. Объемный гул аудиторий, шелест страниц в библиотеке, далекий хлопок двери — это была тишина, наполненная звуками, знакомыми по московским институтам. Тихий и гулкий институт трудился. Я помнил эти коридоры и залы, еще не покрашенные, еще в лесах. Я помнил институт еще младенцем, когда о нем заботились, его растили и нянчили, ночи просиживали, думая, как бы вырастить его красивым и, если можно так сказать о здании, умным.