Не своя жизнь

Теперь бываю ежедневно. Лучше стал понимать устную речь. Письменную, даже газеты, бегло читаю вслух (специально) и, в принципе, понимаю. На курсах все почти немцы, кроме одного парня из Марокко. Головастый! А мне казалось, что арабы вроде как в феодализме застряли. Он окончил здесь медицинский вуз и теперь хочет заниматься компьютерной диагностикой. И такая, оказывается есть…

– Достал, это… – поднял глаза от тетради Майсснер.

Денис хмыкнул. Разве непонятно?

– Надоел, достал до печенок, привел в бешенство…

– Достал до печенок… Кажется где-то в литературе я встречал такое выражение. Это сленг? А что касается моей бабушки – кстати, очень поучительная в нашем случае история. Она родилась в Ростове. Ее отца расстреляли в 35-м, по обвинению в троцкизме, тогда многих видных большевиков расстреливали, проводили так называемые чистки. Бабушкин отец был бургомистром, главой… как это, горсовдеп?

– Горсовет, – проронил Денис, вновь осознавая ужасную правду, которая свалилась на советских людей несколько лет назад.

– А маму бабушки Ольги застрелили фашисты. Да-да, – покивал Юрген на пораженный взгляд Дениса. – Могли и не застрелить, она зря испугалась и побежала… Так бабушка мне рассказывала. Вы понимаете, что после этого она не могла испытывать любви к немцам, и когда часть молодого населения Ростова интернировали на территорию Германии, она вовсе не радовалась. Хотя многие радовались. Конечно, вы не верите, но это факт: патриотами были не все. Некоторые мечтали вырваться из советской России. Бабушке едва исполнилось восемнадцать, она была красива и понравилась хозяину фермы, на которую ее направили работать. Мой дед был намного старше, вдовец, но еще крепкий как мужчина. Дед не воспользовался своим положением, как мог бы, наверное, но был достаточно настойчив. Бабушка говорила, что вначале и помыслить не могла об отношениях с немцем, но спустя некоторое время сдалась, поверив в искренность его чувств. Моя мать родилась в апреле сорок пятого. Бабушка с дедом обвенчались уже после окончания войны. Швабия была оккупирована американцами и из этой части Германии редко кто соглашался вернуться в советский «рай». И хотя оккупанты умышленно разрушали немецкую промышленность, целыми заводами вывозили оборудование – в американской зоне жилось значительно лучше, чем в английской или французской, тем более, в русской. Дед дожил до глубокой старости и оставил бабушке Оле крепкое хозяйство. Она до сих пор работает на ферме, конечно, уже не доит коров своими руками… Я очень люблю бывать у нее в гостях. Это неподалеку от Равенсбурга, два часа на автомобиле. Красивая местность, чистый воздух, свежее молоко… Вы любите свежее молоко?

– Парное?

– Парное. Бабушка так же называет, – потеплел лицом Майсснер.

– Нет, не люблю. У меня нет бабушки в деревне.

Он вообще ни разу не бывал в настоящей деревне, там, где коровы, овцы, колхозные поля… Только в кино видел. Совсем не похоже на игрушечные немецкие деревушки.

– Итак, Денис, о чем говорит эта история? О том, что можно забыть.

– По вине вашей бабушки никого не убили.

– Она пережила не одну смерть. Она собственными глазами видела, как застрелили ее мать, и все-таки не впала в депрессию, нашла силы жить дальше. Перестроила свою жизнь так, как совсем не предполагала, в чужой стране, с человеком, которого – по национальному признаку – могла бы считать злейшим врагом…

– Не годится ваш пример, Юрген, – помотал головой Денис. – Ваша бабушка поменяла жизнь не сама, за нее решила война, обстоятельства внешние.

– А вашу жизнь поломали не внешние обстоятельства?.. Вы ничего не могли изменить. Помните, мы с вами говорили об этом? Подумайте дома. Запишите свои мысли. В следующий раз мы обсудим их.

…

15 марта 1995 г.

Здесь, в Швабии, март – уже настоящая весна. Вчера шел от Юргена и заметил, как пробивается новая трава и какие-то цветы на газонах, как почки набухли на кустах. Шел и думал о том, что сказал Юрген. Я ничего не мог поменять. Неужели не мог?

Он советовал подумать. Думаю.