Не своя жизнь

– Да, говорят, дороги у нас не везде хорошие, – согласилась девушка, – но вокруг Москвы нормальные. И загородные дома у всех почти есть. У нас на даче дом раза в два больше, чем ваш.

– Это дочке столичного юриста кажется, что во всей России уровень жизни одинаковый.

Надя слегка смутилась.

– Нет, я, конечно, знаю, не везде так. Но вы могли бы и в России нормально жить. Было бы желание. Отец говорит, что хорошо живут те, кто действительно этого хочет.

– Не все так просто.

– Да брось ты! Ой, простите…

– Ничего, можно на «ты». Здесь все на «ты», я привык.

– А вот и нет! Здесь все на «вы». В отличие от русского, немецкого, французского, в разговорном английском языке обращение «thou» – «ты» практически исчезло. А еще во времена Шекспира оно существовало. Между прочим, в те же века в русском языке не было уважительного «вы». Ко всем, даже к царям, обращались на «ты».

– А ведь и правда. Никогда об этом не задумывался.

– Считается, что уважительное «вы» пошло от римских императоров, которые имели столько званий и должностей, что официально приходилось обращаться вроде как не к одному человеку, а к нескольким. Потом уважительная форма распространилась по европейским языкам, а «ты» оставили для челяди и для простолюдинов. Но у англичан простая форма «ты» исчезла, и получается, что они называют на «вы» даже своих собак!

Дэн расхохотался. Ему понравилось, с какой серьезностью Надя делилась знаниями.

– Это ты в университете почерпнула?

– Нет, в школе. Я ведь английский углубленно изучала. Американский вариант.

– Теперь и такому учат? – удивился он. – Ну-ка, перейдем на американский.

– Пожалуйста, – и девушка продолжала уже по-английски: – У нас была замечательная учительница. На каждом уроке она выдавала что-нибудь подобное – зато учиться было интересно. Даже мама стала со мной вновь учить английский. Сказала, им совсем не так преподавали: мучили правилами, а разговорной практики совсем не было. А вообще первые уроки мне мама давала, еще до школы. Покупала книжки, самые простые, которые я и по-русски наизусть знала, и читала мне их по-английски.

– У тебя вполне американское произношение.

– Раньше было хуже, это я здесь нахваталась. У меня музыкальный слух, нюансы ловлю.

– Ты на чем-то играешь?

– Немного на пианино.

– Я тоже. Правда, сто лет не играл. Возможно, разучился…

– А кем ты работаешь?

– Название должности тебе ничего не скажет, но в принципе я программист. Окончил ленинградский Политех, подрабатывал в компьютерном кооперативе. Мама тогда уже в Израиль уехала…

Санкт-Петербург, Россия, 1993-Й

В тот майский день Денис вернулся домой поздно, в начале двенадцатого. Нелли Леонидовна встретила его с опухшим от слез лицом.

– Что случилось, мам? – встревожился он.

Лет десять Денис не видел, чтобы мать плакала. Она молча прошла на кухню, он последовал за ней.

– Не могу больше! Надо уезжать из этой страны, – всхлипнула Нелли Леонидовна, опускаясь на стул.

– Уезжать? Ты чего, мам, с какой стати?

– Меня сегодня из трамвая выкинули, прямо в лужу, – сквозь слезы проронила она.

– Что?! – ужаснулся он.

– Какой-то мужик поднимался в трамвай вслед за мной, пихнул… Я ему вежливо говорю, мол, поаккуратнее, не вам одному ехать надо. А он: «Заткнись, жидовка!» И тут со всех сторон обернулись на меня, а глаза такие!.. Расстрельные глаза! Я решила выйти, не могла просто остаться. Повернулась к двери. Этот хам вроде посторонился, а когда я была уже на нижней ступеньке, пнул ногой в спину… На остановке людей было полно, но все равнодушно смотрели, только один старичок подал руку, помог подняться…

Денис в бессилии сжал кулаки. Нелли Леонидовна кусала губы, чтобы совсем не разрыдаться.

– Сынок, иногда мне кажется – вокруг одни черносотенцы, баркашовцы. На моей памяти такого не было, но я ведь знаю, что творилось раньше. А если они придут к власти? Вон как рвутся! Ельцин им благоволит… Это ведь тот же фашизм! Смотреть страшно, будто гестапо: черная форма и свастика! Они нас всех загонят за черту оседлости, а если еще хуже?.. В программе «Взгляд» говорили, кое-где уже устраивали настоящие погромы.

– Мама, успокойся. Попался один урод, а ты…

– Он не первый, и он не один. Их – тьма! Они нас всегда ненавидели, гнали, сажали в тюрьмы, убивали… О, бедный еврейский народ!

– Мама, ты что, националисткой стала?

– Это они националисты! Национал-патриоты! Фронт «Память»! Между прочим, вначале были безобидным обществом любителей истории… Однобокая у них история! И память однобокая. Я сорок шесть лет прожила советским человеком, а теперь стала еврейкой. И вот ведь парадокс какой – пока пятую графу не отменили, русским было все равно, даже если какой полукровка к ним примажется, а теперь им не все равно!

– Мам, ты так говоришь, будто всех русских ненавидишь, а ведь сама за русского замуж вышла!

Нелли Леонидовна вздохнула.

– Не удивлюсь, если и тебе припомнят национальность твоей матери.

– Ну уж, ты скажешь!

Денис лицом пошел в отца, все так говорили.

– Сынок, надо уезжать.

– Куда?