(Не)строго бизнес

– Я нарушила правило. Извини, – тихо бормочет Гордеева. Я даже не сразу понимаю, что имеется в виду. – Можно я не буду его снимать? – плотнее кутается в халат. – Меня немного знобит. И не нужно массажа, Адриан. Я просто хочу полежать, – так и не взглянув на меня и не дождавшись ответа, Эмилия забирается на постель, ложится на подушку головой, свернувшись в позу эмбриона. Я знаю, что давить на нее сейчас глупо и массаж по приказу вряд ли поможет ей успокоиться и прийти в себя. Поэтому я делаю единственное, что могу в данной ситуации: вытягиваюсь рядом с ней и обнимаю, переложив ее голову на свое плечо. Пару минут мы лежим в тишине, слушая музыку и дыхание друг друга.

– Поговори со мной, Эми, – я первым нарушаю молчание. – Ты расстроена, я понимаю….

– Не понимаешь, – возражает Эмилия, положив ладонь на мой пресс. – Я не расстроена. Мне стыдно.

– Из-за брата? Тебе нечего стыдиться, Лия, – уверенно говорю я, запустив руку в волосы на ее затылке и ненавязчиво массируя прикорневую зону вдоль роста волос.

– Ян не всегда был таким, – тяжело вздыхает Эм, закрывая глаза. Я смотрю на ее длинные подрагивающие ресницы, бросающие тени на бледные щеки и молчу, точно зная, что Эмилия продолжит и расскажет сама, без моих наводящих вопросов обо всём, что ее гнетет сейчас. – В детстве, да и в юности Ян, как старший, заботился обо мне и Вике. Помогал с уроками, заступался, если в школе обижали. Он хороший был, честный, правильный. Мама его любила очень, а он и ее защищал, когда подрос и стал понимать, что у нас в семье происходит, – Эм замолкает и взволнованно дышит, пряча лицо у меня на груди.

– А что происходило? – негромко спрашиваю я, поглаживая пальцами темноволосый затылок.

– Отец выпивал, не задерживался ни на одной работе больше месяца. Во всём винил кого-то. Мы ему все вечно мешали. Потом он совсем перестал деньги зарабатывать. Мама пахала с утра до ночи, а он пропивал. Если не давала, то руку на нее поднимал и все равно отнимал. А Ян… он вступиться пытался. Папа и его бил. Сильно. Ему даже школу приходилось прогуливать, пока синяки не заживут, так все и началось. Прогулы, неуспеваемость, плохие компании. Когда мама умерла, вообще, по наклонной пошел. Отцу отпор стал давать и во дворе постоянно в драки лез. Учиться не хотел. ПТУ с трудом закончил, стабильной работы так и не нашел. Так, мелкие шабашки, чтобы было на что выпить. Мы с Викой с ним много разговаривали, объясняли, что жизнь не только в водке заключается, но куда там. Он нас в упор не видел. Про меня вспомнил, когда я в Москве обустроилась, на ноги встала. Начал приезжать, говорил, что работу ищет, а сам снова за старое, – Эмилия ненадолго прерывается, потянувшись через меня за бокалом с коктейлем. Сделав несколько жадных глотков, ложится обратно.

– Я не раз его из притонов вытаскивала, под капельницами из запоя выводила, – продолжает севшим голосом. – Дважды клиники оплачивала, но Ян выдерживал неделю и сбегал. Я злилась, конечно. Мы ругались сильно. Особенно, когда он приходил и денег в долг просил, а потом не отдавал. Начала отказывать, Ян врать научился. Заявлялся трезвый, опрятный, показывал мне визитку нарколога, говорил, что на лечение или консультации. Или мог сказать, что на собеседование в хорошую фирму записался, а одеть ему нечего. Как отказать? А вдруг, правда? И я верила, как дура. Потом снова по кругу. Притон, капельница, вранье… – Эм осекается и вздрагивает, неосознанно царапая меня острыми коготками. Приподняв голову, заглядывает мне в лицо. – Ты не думай, Эйд, мне не за него стыдно, и не за то, что ты увидел его таким. А за себя, за то, что помочь брату не смогла. Я пыталась, правда, но не получилось ничего путного.

Я смотрю на нее долго, не моргая, чувствуя, как нарастает давление в груди и висках. А она растерянно бегает взглядом по моему лицу, силясь понять, о чём я сейчас думаю…. А я до хрена о чем думаю и до хрена чего понимаю. Раненая мне птичка досталась, с подрезанными крылышками. Взлететь хочет, но не умеет она. Не научил никто. Из меня тоже херовый учитель. Со мной только в пропасть с разбегу и камнем вниз. Не акула она никакая, а маленькая рыбка золотая. Ей бы горное озеро с чистой водой, а я могу предложить только болото, кишащее аллигаторами.

– Почему ты молчишь? Напугала я тебе своей историей? – подавлено спрашивает Эм. Я горько ухмыляюсь, погладив ее по щеке, и она жмется к моим пальцам, как нежная кошечка. В глазах слезы, губы пересохли от волнения. Знаю, что надо ответить, сказать что-то утешающее, правильное, а не могу, в горле, словно кол встал, даже дышу через силу.

– Ты не виновата, Эм, – взяв себя в руки, хрипло произношу я, очерчивая большим пальцем чувственный контур ее губ. – И не должна никому. Ни сестре, ни брату. Они взрослые люди. Сами должны со своими проблемами разбираться.

– Они мне родные, а родные люди должны помогать друг другу, – с чувством возражает Эм. – Ты рассуждаешь, как эгоист.

– Нет, я рассуждаю, как человек, у которого нет семьи, – Эм придвигается ближе, закидывая на меня ногу и тычется носом в мою шею.