Не названа цена

Лично купленным мечом Рийар, разумеется, мог распоряжаться, как ему вздумается, но Леон приписал это совпадение — что меч Ней понёс куда-то именно сегодня — в ряд других таких, и ещё крепче убедился в своих подозрениях.

— Что ж, — сухо сказал Леон, складывая руки на груди, — надеюсь, он никогда не обагрится кровью невинных.

В глазах Нея мелькнуло настороженное подозрение, почти сразу сменившееся любезностью.

— Как можно, господин старший следователь, — наклонил он голову.

Резко развернувшись, Леон отправился обратно на территорию управления.

Ней проводил его подозрительным взглядом.

В управлении Леон поднялся в кабинет начальницы.

— Если возможно, — попросил он, — я бы хотел завтра сопровождать Рийара.

— Не вижу препятствий, — мягко ответила госпожа Юлания, сев писать соответствующее распоряжение. — Ещё раз приношу вам свои соболезнования, Леон, — с большим сочувствием в голосе сказала она, передавая ему подписанный документ.

Растерянно сжав его в руках, Леон хотел было в пятьдесят седьмой раз сказать «мы не были близки», но эта фраза так его уже измучила, что вместо неё он выговорил правду:

— Я… сам не думал, что восприму это столь болезненно.

Он чувствовал себя теперь преступником, покрывающим побег другого преступника, и не мог заставить себя поднять глаза на начальницу, которую любил и уважал. Ему казалось, что он предаёт теперь всё, чему она его учила, — но мысль о том, чтобы сказать ей о своих подозрениях и догадках, даже не пришла ему в голову.

— Увы, — коротко вздохнула Юлания. — Порой наши близкие выбирают свой путь, ведущий на дно, и нам уже ничего не остаётся, кроме как принять их выбор. Рийару, пожалуй, повезло, что его остановили в самом начале, — утешающим голосом добавила она. — И, в конце концов, вы ведь не прощаетесь навсегда — его можно будет навещать. Думаю, это поможет ему остаться человеком.

Её искреннее сочувствие и её попытка утешить его стиснули его сердце тисками тоски и стыда.

«И на какое дно выбрал теперь идти я?» — горько подумал он.

Поблагодарив, он попрощался и вышел.

Твёрдо он понимал теперь только одно: если бы он сдал теперь Рийара — он бы не смог с этим жить.

Нервы его сжимались во всё более тугой узел, и эту ночь он почти не спал. Его мучили мысли и сомнения, и отчаянно, глубоко, невозможно сильно желал он теперь только одного — чтобы он не ошибся, и чтобы Рийар действительно смог сбежать. Он не смог бы объяснить, почему так отчаянно желал его свободы — возможно, потому что чувствовал свою вину перед братом, которого не желал понять, которого не желал любить, которого только пытался всю жизнь переделать. Он уже ничего не мог тут исправить, и это мучило его больше всего.

…когда утром он сел в карету, в которой уже находился Рийар, то сразу понял, о чём говорили все те, кто утверждал, будто бы он сильно переменился.

Обычно острый, угловатый, нервный, сжатый как пружина Рийар, готовый в любой момент сорваться, понестись, закричать, — выглядел совершенно мирным и расслабленным. Казалось, изменились сами черты его лица, как будто сведённые раньше судорогой, а теперь разгладившиеся. Изменилась сама его осанка — ранее он казался подобравшимся к прыжку зверем, готовым кинуться в любой момент. Но больше всего другого изменился взгляд — ранее колючий и острый, он сделался спокойным и созерцательным.

Леон совершенно не представлял себе, как такое могло быть возможно, но готов был поклясться, что каким-то образом Рийар всё же добрался до артефакта, блокирующего откаты, — потому что иначе объяснить такую разительную перемену было невозможно.

Впрочем, обнаружив, кто именно надумал его сопровождать, Рийар ощутимо напрягся и вперил в Леона взгляд мрачный и пристальный.

— Что, — ядовито вопросил он, — решил убедиться, что я никуда не денусь теперь?

Раньше Леон и не подумал бы вслушиваться, и принял бы яд в его словах за чистую монету — ещё одну попытку поглумиться и потрепать нервы.

Но его слишком болезненно ударили те слова Айринии: «Слушаете, но не слышите» — поэтому в этот раз он вслушивался.

И с удивлением понял, что яда в этой реплике было куда как меньше, чем ему всегда казалось, и что за этим ядом ощутимо слышатся усталость, боль и смирение.

«Как я мог раньше не замечать?» — с горечью подумал Леон.

— Пожалуй, я слишком долго собирался с духом и набирался мужества, прежде чем решиться поговорить, — отозвался он, стараясь подобрать максимально сложные и двусмысленные конструкции.

Рийар хмыкнул и незамедлительно ответил:

— Впервые вижу, чтобы тебе на что-то не хватило мужества. Полагаю, я польщён, — осклабился он.

Леон сделал вывод, что как минимум откат на перевёртывание его слов на Рийара больше не действует. Кроме того, он с удивлением осознал, что Рийар не издевается и не кривляется, а констатирует собственные чувства, окрашивая их тоном насмешки над самим собой.

Над самим собой, а не над ним, Леоном.