Не хочешь по-хорошему?

— Со мной бы ты стояла на таких приемах. Меня бы держала за руку. Я бы касался твоей талии привычным жестом, наклонялся бы, чтобы шепнуть на ухо в какой позе возьму тебя, как только все гости разойдутся, и мы останемся наедине. При звуках моего голоса ты замирала бы, и твои бедра были бы покрыты моей спермой изнутри, потому что каждую минуту этого гребаного скучного приема я уводил бы тебя в этот самый туалет и трахал пока ты не начала бы биться между мной и этой самой стеной.

Ударяет по ней ладошкой, и я вздрагиваю, потому что кроет. Меня снова кроет от того что происходит сейчас…Дьявол!

Его каменная грудь, как и моя, часто вздымается. Глаза заволакивает тягучей дымкой, в которой хочется раствориться. Жар его тела обжигает даже сквозь слои нашей одежды, и я тут же начинаю себя ненавидеть за предательское желание закрыть глаза и на секунду представить что все именно так и есть. Представить что мы нормальные…

Губы пересыхают, и я облизываю их, привлекая внимание Хасанова к своему рту. Он на секунду замирает, глядя на них, словно они самое сладкое лакомство, а потом нехотя переводит взгляд на мои глаза. И отталкивается от стены, отступая и с диким упоением наслаждаясь моей растерянностью.

— Но мы ведь не такие да? Поэтому придется поступать иначе…

43

— Завтра утром ты впустишь меня в дверь квартиры, в которой прячешь моего сына, иначе я в судебном порядке докажу что ты невменяема и тебя лишат родительских прав, — каждое слово как удар ножом по истерзанным нервам. — Я найду, за что но тебя уволят. И денег у тебя не останется, потому что наследство принадлежит ребенку, и ты не имеешь на него права, потому что сама от этого права отказалась.

Слепящее бешенство накрывает так быстро, что я не успеваю осознать, что так легко попалась в эту паутину, которой он сам меня оплел…

— Без работы ты не наймешь адвоката и не сможешь опровергнуть мои заявления в суде. Я увезу сына так далеко, что ты больше никогда его не увидишь, и он постепенно забудет твое лицо. Я намеренно женюсь на другой, возможно на Яне, — кивает в сторону дверей, и разряд острой ревности пронзает мой мозг. — И ее образ будет ассоциироваться у нашего сына с образом матери, а о тебе он за-бу-дет.

Ударяю, по его щеке расползается красное пятно, но он даже не дергается, лишь на секунду стискивает челюсть.

— Ты девушка неглупая и допускаю, сообразительная, — звучит не как комплимент, а как оскорбление. — Найдешь влиятельного папика и раздвинешь перед ним ноги, и он, возможно, даст тебе денег на то, что ты захочешь…

Хочется ударить снова, но предостережение во взгляде заставляет замереть.

— И ты наймешь детектива, найдешь сына, вот только я прослежу, чтобы тебя не пускали на порог, а по решению суда и на двести метров не подпускали к ребенку.

Запрещаю себе даже думать о том, что его слова могут воплотиться в жизнь.

— И тебе ничего не останется кроме как кусать локти, что была такой дурой и не пошла на мировую.

И словно решив подвести черту и закончить этот выматывающий, кромсающий душу в клочья разговор, Арман разворачивается к крану и открывает воду, методично споласкивая руки так, будто за этим и пришел.

— Повторяю. Завтра же. Ты дашь мне возможность увидеться с ним. А если нет, пеняй на себя.

Ярость слепит.

Подлетаю к нему, разворачиваю, толкаю к стене. Все получается только благодаря неожиданности, Арман растерялся.

Сжимаю его затылок, и притянув вниз, с силой впиваюсь в губы, которые минуту назад оскорбляли, как только могли.

Адреналин кружит голову, а понимание, что мне удалось застать этого мудака врасплох, пьянит сильнее вина, и я провожу по плотно сжатым губам языком, и как только они поддаются, прикусываю нижнюю, вкладывая в поцелуй всю свою ненависть.

Арман шипит и отшатывается, вытирая кровь с нижней губы тыльной стороной ладони, а я ухмыляюсь, жалея что не могу сделать ему так же больно как он сделал мне, и цежу в ответ.

— Хер тебе, а не сын, Хасанов! Пробуй, пали из всех орудий, вот только не забывай, что у медали две стороны. Попробуешь меня запугивать снова — пожалеешь, тронешь хотя бы пальцем — засужу, а ребенка не отнимешь, я все для этого сделаю, если надо куплю всех судий и в такой грязи тебя изваляю, что век не отмыться будет, понял?

Готова поклясться, в его глазах мелькает удивление и…восхищение.

— А сейчас извини, меня ждет жених.

Тянусь к ручке, но запястье перехватывают, и внутри все обрывается, когда Арман подносит мою кисть к губам и нарочито медленно касается костяшек, словно не замечая, что меня все еще трясет.

— Приятного вечера, любимая. Смотри не оступись на этом тонком льду…

Выдергиваю руку из его хватки и почти бегом вылетаю из туалета, слыша за спиной издевательский смех засранца.

44