Не хлебом единым

— Что ж, может быть, и откупаются, милость — она как солнышко, высоко светит. Но не судьба на них призирает, а Господь. А без любви, по слову Христову, как и жить-то? Зачем же тогда жить, если не любишь?

Но Сергей уже не слушал. Подошли его друзья и принесли то, чего он ждал в тот момент, и от чего его голова вскоре безвольно опустилась на грудь. А монах на все это качал головой и что-то неслышно шептал, поднимая к небу глаза...

*  *  *

Но наступил этот день. Целую неделю до того Сергею сильно нездоровилось, и он вовсе не пил. На работу его все-таки вывозили, а он был угрюм и молчалив. Нечто неизвестное, пугающее надвигалось на него, вызывая черную хандру, до желания по волчьи завыть.

Это был последний его день. Сергей, как это иногда с ним бывало, смог это почувствовать и предугадать. Накануне ему приснился сон, подобный тем, в юности. Давно он уже не видел женщину в светлом платочке, и вдруг — вот она — сидит у его изголовья. А он лежит. И почему-то он маленький: лет десяти-двенадцати, и ноги где им положено быть — на своем месте. А она плачет и говорит: “Сереженька, ведь я твоя бабушка, я ведь не умерла тогда, я просто уехала в деревню. И что же ты, Сереженька, без бабушки наделал-натворил?” Как и в то младенческое далеко, бабушка гладит внучка по головке. А тому стыдно и страшно, как и тогда, когда грозно наседал на него пятигодовалый Денис. Но бабушка спасла и теперь должна... Слезы текут ручьями, Сергей тянет руки к бабуле и прячет лицо в ее коленях. “Зачем же, Сереженька, ты так плохо, безбожно жил, зачем же столько лет раз за разом распинал своего Господа, — бабушка тоже плачет, и горячие ее слезы обжигают стриженый затылок внука, — ведь Он так любит тебя и столько раз приходил к тебе с любовью, чтобы помочь, а ты отталкивал Его, ты вбивал гвозди в Его руки, ты воздвигал Его на крест. Ты, Сереженька”. — “Но когда, когда Он приходил ко мне?”  — силится спросить Сергей, но его губы не в состоянии породить какой-либо звук и шевелятся беззвучно. А бабушка все равно слышит и с любовью отвечает: “Он приходил к тебе со словами проповеди в храме, в лице священников и монахов, в лице каждого наставляющего на доброе человека. Его голос звучал в тебе в виде укоров совести, побуждая отказаться от зла, выбрать верный путь. Но ты не видел и не слышал. Ты отталкивал Его руку, плевал Ему в лицо. Он, как любящий отец, увещевал тебя, врачевал скорбями, но ты не внимал и этому. Посмотри же теперь, кому ты доверился, кому ты, в безумии, отдал свою жизнь”. Сергей поднимает голову и смотрит в сторону, куда указывает бабулина рука.   Там стоит некто, вселяющий всепоглощающий ужас, существо “из-за его спины” с безжалостным, но таким знакомым лицом палача, сотканным из ткани его темных вод. Да это и есть сама темная вода, персонифицировавшаяся вдруг в виде этого  кошмарного существа, протягивающего свои безжалостные лапы к нему, Сергею, чтобы забрать и утащить навеки, навсегда. “Нет”, — стонет Сергей и опять прячет лицо. “Может быть, еще не поздно, — шепчет бабуля; в ее словах нет полной уверенности, но лишь некоторая надежда. — Может быть, ты успеешь взойти на крест одесную Его Креста. Ты прости всех, всех — весь мир, — и постарайся всех полюбить. Моли Господа, чтобы и Он простил тебя, пусть не сейчас, пусть потом, в вечности. Моли...”

Сергей проснулся с мокрым от слез лицом и тут же понял, что завтра его здесь уже не будет. Он уедет в деревню или еще дальше — в неведомое далекое далеко. Он перебрался в коляску и как мог, привел себя в порядок. В комнату вошел опухший со вчерашнего Саня и принес что-то в стакане — обычная доза, чтобы опохмелиться. Но Сергей улыбнулся и сказал наверное как-то необычно:

— Я не буду. Я же вчера и не пил. И знаешь, я и на работу не пойду сегодня. Устал. Вернее — надоело.

— Да ты сбрендил, Серега, — Саня действительно удивился: и  улыбке, и голосу, и словам, — в кои веки отказываешься от ста грамм. Но это ладно, а вот поработать сегодня надо, и завтра, и послезавтра. А с понедельника пару дней отдохнем. Оторвемся как надо.

— Не пойду сегодня, и завтра, — заупрямился Сергей.

 — Да ты чего? — по-прежнему не понимал Саня. — Сейчас Гурам с Толяном придут, не обижай мужиков и не зли.

В последних словах была угроза, Сергей почувствовал, но сегодня особый день, он не стал пугаться и опять сказал свое:

— Да нет, Саша, ты не понимаешь, я больше вообще не пойду. Ты прости.

Это его “прости”, наверное, совершенно добило Саню.

— Издеваешься, — вскипел он, — да я тебя по стене размажу, ишь, что сказал: прости, видишь ли, его.

Почему-то именно это “прости” показалось ему особенным, изощренным оскорблением, и он с силой пнул Сергея ногой. Коляска опрокинулась набок, тот отлетел к стене и ударился головой. Но во время падения мгновение как бы остановилось, и Сергей успел разглядеть в распахнутом окне знакомый купол церкви и крест, обычно темный, но сегодня ставший как бы золотым и оттого сверкающий на солнце. Потом он на время потерял сознание и очнулся, когда его неистово тряс Толян и рычал:

— Ах, не будешь? Не будешь?