Не хлебом единым

«Символично и то, – продолжает Кристоф, после некоторой паузы, предоставив возможность публике оценить должным образом его остроумие, – символично, что снаряд, ранивший меня своим осколком, нанес вред и моему герою, который находился всего в нескольких метрах от места разрыва. На моих глазах его отбросило в сторону, как куклу, и тут же я почувствовал острую боль в руке и мой мозг на время помутился от болевого шока. Когда я несколько пришел в себя, первая моя мысль была о героическом юноше, печальная мысль, я почти не сомневался, что его нет в живых больше. Бой продолжался, но меня теперь не волновало происходящее вокруг, с каким-то умопомрачением я упрямо искал тело «Патрокла». С отчужденным видом, не замечая над головой свиста пуль, не откликаясь на призывы о помощи, стоны, я ворочал тела, тела раненных и убитых, но – всё то были не те лица. Наконец мой взгляд пал на блиндаж, кособоко выступавший из земли одним узким отверстием. Вероятность, хоть и небольшая, но была, что тело моего героя, отброшенное взрывной волной, могло угодить именно туда. Совать свой нос в блиндаж в самый разгар противостояния, было с родни самоубийству. Однако мой нос не устрашился злой участи», – произносит француз с улыбкой, разряжая тем самым обстановку в студии. Зал с одобрением отзывается на эту шутку. Но лицо Дюгарри делается опять серьезным и печальным, и в студии опять повисает напряженная тишина.

«То, что я обнаружил там, в блиндаже, тогда, теперь вы можете видеть сами, – говорит Кристоф, вновь предлагая вниманию снимок, который камера для телезрителей показывает крупным планом. – Мне тогда, как вероятно сейчас всем вам, не сложно было угадать те страшные события, что должны были предшествовать столь грустному исходу. Моя фантазия рисовала мне совершенно дикую картину. Я представлял на месте моего героя себя самого. Я представлял себя тем же доблестным и прекрасным Патроклом. Представлял себя на поле брани, как я устремляюсь в атаку, как вижу растерянно-испуганное и почти что обреченное лицо своего врага, явно запаздывающего с выстрелом. Как готовлюсь сразить супостата оружейным прикладом. Как вдруг что-то яростное и могучее забирает у меня почву из под ног и несет меня прочь, в темноту, в пустоту, в бездну… Нет, я не умер, я еще живу, страшный шум в голове, сумрачно. Где я, что со мной? Я как будто в погребе, в яме? Вот большая глыба земли отделилась и надвигается на меня. Это человек, черный человек, тоже солдат. Это враг, я в блиндаже противника! Враг склоняется надо мной, вцепляется могучими ручищами мне в шею, душит меня. Я пытаюсь сопротивляться, все напрасно, враг огромной силы. Что-то попадается мне под руку, это черенок саперной лопаты. В голове моей мутится, провалившийся глубоко кадык причиняет мне острую боль, я собираю последнюю волю и произвожу удар, еще, и еще, и еще… Я чувствую, как хват на моей шее ослабевает, но я уже не могу дышать и не хочу дышать. Боли больше нет, что-то неведомое, что-то бесконечное и манящее увлекает меня. Я как будто проваливаюсь и лечу, лечу…» – Впечатлительный и впечатляющий Дюгарри откидывается на спинку дивана, что посреди студии, как бы изнеможенный и подавленный напором собственного воображения. Зал, как одна цельная живая масса, переводит дух вслед за рассказчиком. Но совершенно расслабиться никто не спешит из зрителей, все ждут еще чего-то, чего-то исключительного и из ряда вон выходящего, чего-то первого по значимости, того, что является основной причиной присутствия такого интересного и замечательного гостя сегодня в этой студии на передаче «Я навсегда в сердце твоем».

Француз нарочно играет на нервах публики, не спешит возобновить повествование, делает глоток воды. Поправляет пиджак, выбирает удобную позу. Нависшие на глаза кудри, с густой проседью, он обеими руками старательно заводит за уши.