Не измени себе

— Вот это я и подозревал! — всплеснул морщинистыми склеротическими ручками Моисей Аронович. — Вы думаете, старый и «задумчивый крокодил» ничего не понимает? Очень, скажу я вам, молодые люди, понимает, и нравится мне вами задуманное. Чем скорее приступите к делу, тем лучше будет для девушки.

Долго потом судили и рядили, как поделикатней увлечь Женю их фабричной жизнью, а вышло все и просто и естественно. В воскресенье с охапкой цветов в палату ворвалась Тамара Козырева (сменщица Екатерины Михайловны); едва переступив порог, Тамара удивленно уставилась на Женю.

— Михайловна! — громко воскликнула она. — Говоришь, красивей меня нет в Москве? Перехвалила, милая. Глянь-ка на ту деваху… Ее ж пером не описать! И куда парни смотрят?

Она решительным шагом подошла к кровати Жени, чмокнула ее в щеку и протянула цветы.

— Во, ураган девка! — восхитилась Екатерина Михайловна, лежавшая теперь рядом с Женей.

Глаза у Жени вспыхнули, щеки заалели. А Тамара, пока в палату входили и рассаживались еще три молоденькие посетительницы, протянула Жене руку.

— Меня Тамарой дразнят. А тебя как?

— Я… меня… Женя я. Евгения Пухова. — Голос Жени едва слышался — так она была обескуражена.

— И фамилия-то расчудесная… Пу-хо-ва… Видал? — властно выставила ладошку навстречу Михайловне, не на шутку встревоженной таким кавалерийским натиском. — Не съем, не съем твою соседку. Я, может, добровольно хочу уступить ей первенство… по красоте.

— Может, заодно и Сашуню в придачу? — лисонькой вписалась в разговор одна из трех вошедших девушек.

— Не-ет уж, шалишь! Сашуню никому! Мой Сашенька.

Все засмеялись. А у Екатерины Михайловны даже лицо порозовело от удовольствия.

— Крепко вонзился в сердечко мой Саша?

— Ох, не говори, Михайловна. Сохну и чахну на глазах, — и Тамара сверху вниз озорно огладила себя.

Смех остановила все та же Тамара:

— Ишь заливаются, с человеком поговорить не дадут, — она села на краешек Жениной постели. — А ты с какой фабрики, Женечка?

Лицо Жени помертвело. Стала отливать кровь и от лица Екатерины Михайловны.

— Не с фабрики я. С улицы, — еле выговорила Женя.

Тамара растерянно захлопала длинными ресницами.

Хотя и знала от Михеевой, кто такая Женя, но такой откровенности не ожидала.

— Как с улицы? А где ж ты живешь?

— На улице.

Глаза Жени пылали отчаянием, она была близка к истерике.

— Эй, Томка, остановись! — закричала Екатерина Михайловна и даже руку протянула, чтобы оттащить не в меру разошедшуюся девушку.

— Да подожди ты, Михайловна. Человеку, поди, головы преклонить некуда. Может, и ночевать-то негде? А?

— Негде.

В палате стало тихо. Мертвенная эта тишина будто заморозила всех.

— Господи! Да что ж это?! Михайловна? Да я… я… Никуда я не отпущу от себя Женьку. Никуда, слышишь?

И тут произошло совсем нежданное. Тамара вдруг ткнулась в грудь Жени, плечи ее затряслись от рыданий. И Женя, вскрикнув, тоже приникла к плачущей девушке.

Часто-часто заморгала Екатерина Михайловна, не выдержала, уткнулась лицом в ладони. В голос вдруг зарыдала еще одна из девушек…

Рванув дверь на себя, Борис влетел в палату. Он уже несколько минут стоял около двери в нетерпении и страхе. И вот не выдержал. Его не сразу заметили. Женщины всхлипывали, сморкались, горестно качали головами. Екатерина Михайловна увидела Бориса и стала торопливо смахивать со щек слезы. Она попыталась что-то сказать, но лишь умоляюще махнула на Бориса рукой: «Уйди ты, ради бога!»

Но какое там! Он с места не мог сдвинуться. Целое море слез! Но почему, почему они плачут?!

— Хватит, девки, хватит, — сипло наконец вырвалось у Екатерины Михайловны. — У человека вон сердце в клочья разорвется.

Заметила Дроздова и Тамара. Не вытирая лица, мокрого и симпатичного, она поднялась и шагнула ему навстречу. Потом обернулась к Екатерине Михайловне:

— Это он?.. Борис?..

«Вот же актриса! — подумал Дроздов. — Ведь знакомила их Михеева».

— Да, Борис Дроздов, — удивленная вопросом, ответила та.

Тамара окинула Бориса пристальным и восхищенным взглядом, шагнула к нему и вдруг порывисто обняла.

— Какой же ты золотой парень! Отбила бы, не будь у меня Сашуни…

Заулыбались, зашмыгали, уже смешливо, носами девушки и те, кто лежал на койках. А Тамара резко повернулась на каблучках, схватила Бориса за руку и поволокла к постели Жени Пуховой.

— Женька, целуй его! — приказала она все еще плачущей Жене. — Господи, такого парня встретить!

Борис растерянно и неловко склонился к Жене. Она с трудом подняла руки, ухватилась за его плечи и прижалась горячими губами где-то повыше подбородка и вдруг, слабо вскрикнув, потеряла сознание.

Все устремились к Жениной постели.

— Будто сердце мое чуяло! — запричитала Екатерина Михайловна. — Ох, Тамара! Шлея тебе, окаянной, попала под хвост!

— Врача! — Борис умоляюще глянул на Тамару. — Скорее врача!

Вбежала медсестра Светланка. Глянула на Женю и пулей выскочила из палаты.

— Доктор, Пуховой плохо! — раздалось по коридору.

Моисей Аронович показался из дальней двери. Светланка поволокла его за руку, будто он сопротивлялся. А доктор был просто стар и слаб. Мудрые слезящиеся глаза его покорно мигали.