Не измени себе

Однажды Борис Андреевич явился к Протасову и представил ему короткий отчет, что дает одному лишь за­воду «Красный маяк» «почтительное отношение к теории и практике морального износа». Он так и озаглавил свой шутливый отчет. Увидев шести– и семизначные цифры прибылей, Василий Васильевич грустно спросил:

—   Неужто, Борис Андреич, вы всерьез считали меня идейным противником?

—   Конечно, считал. Какой же мне было смысл про­биваться в большую прессу и рисковать партийным би­летом? Шум-то подняли знатнейший. Я что-то не очень понимаю вас, Василий Васильевич.

—   А что же здесь не понимать, уважаемый Борис Андреич? Струсил. Страшновато было идти против те­чения. Проблемка-то не простая, экономическими пробле­мами социализма не только мы с вами занимаемся, были и другие ученые, с непререкаемым голосом. Так вот, ска­жу я вам, сидел я на одном чрезвычайно ответственном экономическом совещании, года три назад это было, по­нимал, что неверные заключения, а сказать не мог! Ведь все утверждают — нет морального износа, и точка.

«Зачем он мне все это говорит? Стыдно же!» И все– таки не мог промолчать, пожалеть Протасова.

—   А вы когда-нибудь, Василь Василич, работали на заводе? — спросил он, скрывая раздражение.

—   Нет, голубчик.

—   Мне пришлось пройти все операции: от распреде­лителя работ до завотделом внедрения новой техники, и скажу я вам, оглянувшись назад, на старых моих това­рищей,— они могли дать больше и меньше состариться, если бы ученые, инженеры подумали о них, а не о старых станках, с которыми жаль расставаться. Если бы те же ученые изобрели более твердую сталь для напильников да более эффективный профиль насечки, наши стареющие слесари в те далекие годы, когда я только пришел в цех, смогли бы выдавать столько же продукции, что и мы, молодые, на своих лысых, заношенных инструментах. Но тогда мы были бедны и могли восполнить наши нехватки за счет мускулов, а теперь — я считаю — позор будет на­шим инженерам-экономистам, если они производитель­ность труда станут рассчитывать не за счет введения более производительного оборудования, а за счет увеличения нагрузки. Так-то, уважаемый Василь Васисилич.

Профессор молчал, опустив глаза.

—   Из-за такой вот нашей с вами нерешительности мы очень медленно догоняем капиталистов.

Профессор молчал, Дроздову неудобно было оста­ваться дольше с ним в комнате. Он вышел, не простясь.

Борис шел домой изрядно смущенный. Он достиг того, чего желал: пригвоздил с фактами в руках, что называет­ся, своего идейного противника. А на поверку-то оказа­лось, что он никакой не противник, а трусливый, мало­душный человек.

Уж лучше бы молчал или по-прежнему притворялся.

Но, опомнившись, Дроздов устыдился своей горячности и безапелляционности. Он даже представить себе не мог кафедру без Протасова. И потом, разве Василий Василь­евич одинок? Сколько было таких, умных, знающих, но трусоватых ученых. Нет, Протасов не Джордано Бруно. Но ведь и Джордано Бруно был один из немногих, кто пожелал пойти на костер, но не отказаться от своей мыс­ли. Вправе ли он, Дроздов, требовать от Протасовых не­возможного? Они тоже нужны. Ведь караван-то дви­жется…

Черт возьми, как все не просто!

Не просто было и с докторской защитой самого Дроз­дова. На факультете не раз появлялись проверяющие из разных инстанций и требовали объяснений. Как и поче­му так быстро написал и защитил кандидатскую диссер­тацию товарищ Дроздов? А теперь прошел только год, он готовится к защите новой диссертации, докторской? Да, его книгу читали… Да, она, несомненно, глубже и ин­тересней диссертации…

Профессор Резников терпеливо объяснял:

—   Борис Андреевич Дроздов сдал, как все аспиран­ты, кандидатский минимум и успешно потом защитил кандидатскую диссертацию. А степень доктора наук ему будет присуждаться по опубликованной книге… Да, Бо­рис Андреевич очень работоспособен… Книгу он написал в больнице за пять месяцев… Рецензенты сошлись во мнении, что книга Дроздова — это значительный вклад в на­уку о развитии социалистической экономики…

Очередным проверяющим оказался член-корреспон­дент Академии наук Анатолий Филиппович Чесноков.

—   Где раньше преподавал товарищ Дроздов? — за­давал он вопросы профессору Резникову.

—   Раньше он был студентом, сдавал экстерном, до этого работал слесарем-наладчиком на заводе.

—   Да, да… — член-корреспондент спохватился: — Пра­во же, уникальная история. Да. Диссертации товарища Дроздова, если признаться, я не читал, а что касается его спецкурса — слушал и должен сказать, превосходные лекции.

У Николая Афанасьевича отлегло от сердца. Мнение Чеснокова значило немало.

—   А я, Анатолий Филиппыч, признаться, приготовился к обороне. Готов защищать Дроздова всеми доступными для меня средствами.

Чесноков поморщился:

—   Как ни странно, недругов и недоброжелателей у молодого ученого больше чем достаточно.

—   Однако мнение члена-корреспондента Анатолия Филипповича Чеснокова кое-что да значит. Если это мне­ние положительное, разумеется, и если я не ошибаюсь?